— Грех это, супружнице изменять. Седьмая заповедь.

— Вот и я про то… Так что будет Иванов в аду на сковородке жариться. И поделом.

— Не нравятся мне ваши измышления, — Поляничко расправил нафиксатуаренные усы и грозно посмотрел на подчинённого. — Вы когда последний раз в Успенском храме были? Что-то давненько я вас там не встречал. Или церковь поменяли?

— Никак нет-с. Куда же я от отца Антония денусь?

— Так приходите. А то не молитесь, не каетесь, не причащаетесь… Отсюда мысли у вас греховные в голове роятся, как червяки в гнилом яблоке. Негоже стражу порядка в таком разумении рассуждать.

— Виноват-с.

— Я вот, признаться, за птичек переживаю. Посмотрите, какая красота. Кто их теперь кормить будет, заботиться?

— Может, в первую гимназию обратиться? У них там зоологический уголок… Глядишь, возьмут да и рассуют по клеткам.

— А пальмы? Их-то куда? Может, в ресторацию какую? Нет, тут надобно иного рода действия применить, по циркуляру: отписать отношение городскому голове. Пусть кумекает.

— И то дело, Ефим Андреевич. На то он и голова. И с рыбками пущай разберётся. А нет, так и на сковородку можно. Там зеркальные карпы о-го-го! Фунта на три-четыре, а то и на пять-шесть потянут.

— Да побойтесь Бога, Антон Филаретович! Нешто можно так, а?.. Красота-то какая, а вы — «на сковородку». Была бы весна, я бы сам их в Сипягин пруд выпустил. Пусть бы размножались, малёк бы пошёл. Нет-нет, без городской власти мы только дров наломаем. Как придём в управление, напишите отношение: так, мол, и так, в результате несчастного случая, причинившего смерть купцу первой гильдии Иванову Василию Фёдоровичу, посредством укуса скорпиона на Васильев вечер в канун нового, 1909 года…

В этот момент в фойе послышались чьи-то шаги.

— Видать, уже фельдшера подъехали на больничной карете, а наш эскулап до сих пор в чистописании упражняется. Тоже мне, письмоводитель нашёлся, — вздохнул Поляничко и повернулся к двустворчатой двери, ведущей в зал.

— Добрый день, господа.

— О! Господин присяжный поверенный! А вас каким ветром, позвольте полюбопытствовать, сюда занесло? — осклабился Каширин.

— Тем же, что и вас. Я ведь был среди гостей, и когда уходил, Василий Фёдорович был в добром здравии.

— И вероятно, в сильном подпитии, если столкнул крышку со стеклянного ящика, в котором сидели скорпионы. Они, окаянные, и повылазили. Один супостат добрался до спальни и ужалил бедолагу. Доктор нашёл этот укус, прямо в шею, — резюмировал Поляничко.

— Позвольте-позвольте, господа, но это же нонсенс! Они не могли самостоятельно выбраться из этого ящика.

— Да бросьте, господин адвокат, морочить нам голову! — Каширин махнул рукой и открыл портсигар. — Совершенно ясно, что купец заснул спьяну, а его питомцы с ним расправились. Вы вот упомянули, что были вчера в числе приглашённых, а говорят, тут в запрещённую «железку» резались на астрономические суммы. Вы в этом участвовали?

— Что за чушь! Мы с доктором Нижегородцевым играли в шахматы, остальные были заняты «Флиртом цветов». Игра есть такая. Цветы называли: ландыш, розу, генурис, простите, гинуру… — Ардашев вновь мысленно унёсся в прошлое.