– Не начинай, пожалуйста, Лора, – поморщился Юра. – К чему лезть в бутылку? Ты будто ищешь повод для очередной склоки. Это целесообразно!

– Целесо… Боже! Зачем тебе брать отпуск сейчас? Сидеть со мной дома?

– Буду помогать, чтобы ты не перетруждалась, возьму на себя все хлопоты по хозяйству. Будем гулять, съездим на природу, проведем время вместе… Почему у тебя кислый вид, что опять не так?

Очень кстати появился мой лечащий врач, и Юра повторил свои доводы, призывая доктора поддержать его. Тот, конечно, не подвел, принялся говорить, как мне повезло с мужем, как прекрасно он себя проявляет.

Мне пришлось улыбаться, соглашаться, с благодарностью принимать заботу, но все сильнее я ощущала, как вокруг меня сжимается что-то, не давая свободы. Решения принимались за меня, мое мнение все меньше учитывалось, а мысли и ощущения виделись несущественными, вздорными.

Как все-таки беспомощна и уязвима женщина, которая ждет ребенка, думалось мне. Страх за маленького человечка, за то, что твой собственный организм подведет тебя в самый неподходящий момент; боязнь того, как пройдут роды и послеродовой период; невозможность позволить себе многое из того, к чему ты привыкла, неповоротливость и изменения во внешности… То тошнота, то боли, то отеки, то бессонница, то вечная усталость. Господи, даже спать на животе не получается, не говоря уже об остальном!

Ни один мужчина не в состоянии понять, что испытывает беременная женщина. То, как обращается со мной сейчас Юра, – будто с больной, недееспособной, вернее, не способной понять, что для меня же лучше, его вечная демонстрация моего бессилия – это просто жестоко.

И не любовью, не волнением все продиктовано! Я беременная, но не тупая, вижу это прекрасно. Учитывая последние события, я никак не могла расценить желание Юры провести дома три недели, пока не придет время вернуться в клинику, как возможность побыть со мной в тишине и покое до рождения малыша. Что бы Юра ни плел, я понимала: он хитрит, им движет не трогательная забота обо мне, а необходимость присмотреть за полоумной женушкой.

Он знает, что я упрямая и весьма целеустремленная особа. Понимает, что уничтожение рисунков, записей и запечатывание двери не остановят меня, я буду пытаться выяснить правду, найти потайную комнату. Для этого муж и взял отпуск: присматривать за мной, не дать, как он уверен, наделать глупостей.

Если Юра будет дома, я ничего не смогу предпринять, не пойдя с ним на открытый конфликт. Да если и пойду, он все равно не позволит мне сделать то, что я собираюсь.

Мои размышления прервал звонок Агаты. Мы поговорили немного, она порадовалась, узнав, что меня выписывают.

– Прости, что не пришла сегодня. Завтра тоже не получится: уезжаю в Москву, вернусь к выходным и сразу приду к тебе.

Я не говорила Агате про тетрадь, но, если получится узнать, где комната, расскажу сразу все. Она умная, трезвомыслящая, вместе мы убедим Юру. Правда, я еще не знала, в чем именно его придется убеждать. Переехать? Продать дом?

– Все в порядке, не волнуйся, – сказала я. – Юра только что был. Мне ничего не надо, зачем тебе было бы приходить? Ты и так на разрыв, работы полно. Ни к чему меня так часто навещать.

– Я сама решу, что мне делать, – притворно ворчливо отозвалась Агата. – Все, мне пора. Посмотрю в Москве кое-что для нашего будущего красавца или красавицы.

– Хватит тебе, ты и так…

– Я же Ксюше и малышу тетушка, или ты против? А тетушкам положено покупать горы подарков племянникам!

В ее голосе прозвучала тщательно скрываемая грусть. Агате хотелось бы баловать собственных детей, а не быть названной «тетушкой» детям лучшей подруги.

В десять часов я легла спать, но заснуть не могла. Ворочалась, пытаясь найти удобную позу, живот мешал, ребенок толкался, было жарко.

Наконец я сумела устроиться, стала проваливаться в тягучую сонную патоку. А проснувшись, поняла, что нужно делать.