Теперь я знаю от Таи и Анатолия Фокиных, что 1949-й Аля встречала в училище. Был вечер. А потом они пошли ее провожать и немного погуляли. Валил снег, было сказочно красиво, и она вспоминала разные встречи Нового года и в детстве, и во Франции, и даже в заключении.

Может быть, бродя по заваленным снегом ночным улицам Рязани с этой милой молодой парой, так привязавшейся к ней, ей было легко и она забылась, а может быть, щемила тоска и страшно ей было переступать порог этого нового года… Ходили уже упорные слухи о том, что сажают повторно тех, кто отбыл однажды свой срок…

Пройдет совсем немного времени, и арестуют в их училище преподавателя истории искусства, который, как и Аля, долгие годы провел в лагерях. Фокин мне говорил:

– На Ариадну Сергеевну этот арест произвел удручающее впечатление, разговора об этом с нами она, конечно, не вела, но было видно, что-то надломилось в ней, она стала другой, в глазах появилась какая-то обреченность… Мы, как-то провожая ее, проходили мимо здания МГБ, и она сказала: «Какое страшное заведение и, видно, мне его не миновать…» Мы стали возражать, а она, как всегда улыбаясь, – она всегда улыбалась – обняла нас за плечи: «Ну, надеюсь, вы меня не забудете?» А в глазах ее была такая тоска… И, пройдя несколько шагов дальше и увидев в витрине фотоателье большой портрет матери Есенина, с горечью сказала: «Ты жива еще, моя старушка…», и это явно относилось не к фотографии. Мы шли молча, очень подавленные.

Мы мало тогда понимали, что и почему… Одно понимали – все может случиться, и не хотели верить. Ариадна Сергеевна, видя наше состояние, позвала нас зайти к себе «почайпить». Дома был Иосиф Давидович Гордон, он встретил нас приветливо, он уже знал нас.

В конце января Аля ездила в Москву и, вернувшись, рассказывала своим молодым приятелям, как при каждом звонке в дверь ей приходилось прятаться на балконе у друзей. Она тогда сильно простудилась. К кому она ездила, она не сказала, но мы знаем, это было 27 января, были именины Нины Гордон.

Шел февраль, и 17 февраля Але снится сон: Марина Ивановна предупреждает ее об аресте и даже называет число, когда придут… Аля говорила мне, что это был не единственный случай и что Марина Ивановна являлась ей в сновидениях не раз и то подбадривала ее, то утешала, когда иссякали последние силы и жить становилось невмочь… Аля часто и в письмах упоминает об этих своих вещих снах, которые сбываются и в большом, и в малом. И во всех этих снах так или иначе присутствует Марина Ивановна, она как бы продолжает из своего небытия направлять Алю на ее жизненном пути…

Аля говорила – чтобы перенести все, что выпало на ее долю, нужна была вера в Бога, а она не верила, не могла, не умела верить. И от этого ей было еще тяжелей! Но в существование чего-то, чего наш разум не может еще постичь, что находится за пределами нашего сознания, она верила. И утверждала, например, что жила уже раньше, в другой жизни, и жила не один раз (Марина Ивановна тоже об этом говорила и, может быть, силой своего внушения передала это маленькой Але, и это навсегда застряло в ее сознании!), и с грустью отмечала, что теперь она знает, что живет уже в последний раз!..

«Но я предупреждаю вас, Что я живу в последний раз. Ни ласточкой, ни кленом, Ни тростником и ни звездой… – Не буду я людей смущать. И сны чужие навещать Неутоленным стоном».

Одна очень старая дама, которая в отдаленные времена встречалась с Мариной Ивановной, уверяла меня, что Аля в детстве была «ясновидящая» и могла вдруг сказать человеку, что ждет его или что с ним было накануне, и жутковато становилось от общения с этим маленьким, удивительным существом, которое смотрело такими проникновенными, огромными глазами и говорило так взросло и о взрослом… Но я не обратила тогда внимания на эти слова, мало ли что рассказывают старые дамы. Но вот передо мной письмо самой Али, написанное ею уже в шестидесятых годах: «Когда я была совсем маленькая, то видела в людях не только скрытое от окружающих, но и от них самих; потом это прошло, чтобы возобновиться в годы странствий и отъединенностей. Помню, как несказанной северной зимой – ночью под огромными, чистыми, близкими звездами в абсолютно первозданной тишине – я, возвращаясь с работы, останавливалась на высоком берегу Енисея и пронзительной мыслью преодолевала времена и расстояния, впиваясь в души и судьбы, оторванные от меня. Потом, когда я вернулась, никто не смог мне сказать ничего, что уже не было бы мне известно, за исключением разве что каких-то “обстоятельств”. Кстати, эта способность к “межпланетному” или хотя бы “межконтинентальному” общению несколько атрофировала у меня, как вы заметили, способность к просто общению…»

Так «межпланетно», «межконтинентально» Аля общалась с Борисом Леонидовичем, стоя на берегах Енисея, а Борис Леонидович в это время лежал в больнице в Москве, и она силой своего проникновения знала, когда ему было хуже, когда лучше, когда он выздоровел. Так потом приснится ей «пастернаковская смерть» еще до того, как Борис Леонидович умрет. Так силой своего предвидения она знала и день своего повторного ареста. Впрочем, тогда уже шли повторные аресты, и тут информация опережала интуицию, но день все же был предсказан точно!

«…17 февраля видела маму во сне, – писала Аля теткам, – она мне сказала, что придут за мной 22-го февраля, дорога моя будет вначале трудная и грязная, но «это весенние ливни», сказала мне мама, «потом дорога наладится, и все будет хорошо…»

22-го за ней действительно пришли.

Есть рассказ Таи Фокиной. В этот день, двадцать второго числа, в училище обычно выдавали стипендию. За деньгами в банк ходила Тая. Аля взялась ее проводить. Было скользко, они шли под руку. Возвращаясь с деньгами, во дворе, у подъезда училища, они увидели машину «Победу». Алю как током ударило, так она вздрогнула. «Ну, вот и все, Кнопка, это за мной!..» Тая остановилась и заплакала. «Не надо, Кнопка, – сказала Аля, вытирая рукой слезы с ее лица, – и, помедлив, добавила: – Пошли…» В канцелярии находилось трое посторонних мужчин. Один из них спросил: «Вы Ариадна Сергеевна Эфрон?» – «Да. Я». – «Просим вас проехать с нами в комитет по делам искусств». – «А что такое?» – «Там есть к вам вопросы». – «Ключи от шкафов с книгами оставить?» – «Зачем же. Возьмите с собой. Вы скоро вернетесь обратно». Аля пошла к двери, один из них шагнул вперед, двое сзади. Аля обернулась, она была очень бледная. «Прощайте, девочки!..» – сказала она оцепеневшим сотрудницам канцелярии.