…Итак, все без изменения, только весна берет свое, снег и лед превращаются в воду, и пейзаж пока что самый унылый. Может быть, по ту сторону забора оно выглядит несколько иначе…»
Весной Муля сказал Нине Гордон, что Аля должна в августе освободиться, но он никак не может придумать, где ей лучше жить, у него никого нет в провинции, кто мог бы ее приютить, а поселиться ей нужно поближе к Москве, чтобы она могла приезжать сюда, и чтобы можно было к ней приезжать, и чтобы хоть какая-нибудь родная душа была бы рядом. И вот он подумал, не мог бы Юз согласиться взять Алю к себе? Юз уже перебрался к тому времени с Урала в Рязань, и Нина, работая в Москве, на выходной день ездила к нему. Нина не могла сама решить этот вопрос – Юз жил в одной комнате с матерью. А Юз сказал:
– Друзей в беде не бросают. Пусть едет к нам…
Нина и Юз отлично понимали, сколь сложна и трудна будет совместная жизнь в одной комнате и как непросто будет больной, старой матери Юза привыкать к тому, что рядом, бок о бок, находится посторонний человек. И потом Юз знал, что он рискует, привечая Алю: два бывших зека, да еще высланная из Ленинграда! Органы не поощряли подобного «скопления»… Но Иосиф Давыдович Гордон был не из тех, кто мог отказать в помощи и не протянуть руку бедствующему, а Аля действительно была в бедственном положении – ей некуда было деться. Он тут же где-то раздобыл третью железную койку, матрас, а Нина искала, чем бы покрыть этот матрас, где бы найти простыни или подобие простынь. Жизнь была нищенская, годы послевоенные, голодные…
2 июля 1947 года Аля написала теткам: «…От Мульки тоже получила письмо в начале июня. Выехать отсюда я должна 27-го августа, но когда приеду, точно сказать трудно, так как посадка на московский поезд дело очень нелегкое, даже для людей, привыкших к передвижению, что не могу сказать о себе…»
27 августа 1939 года – 27 августа 1947 года! Прошло восемь лет (пребывание на Лубянке засчитывалось) – прошло 2922 дня. Отсчитали копеечка в копеечку! Было двадцать семь лет, теперь – тридцать пять. А если перевести в годы все, что было выстрадано, – то сколько же ей получалось?! А надо было начинать жить сначала. Начинать все заново, начинать одной, совсем одной…
Итак, настал этот день – 27 августа! И отворились ворота лагеря. И вышли на дорогу три женщины. Без конвоиров, без сторожевых собак. Могут идти куда хотят. А они отвыкли уже вот так – без команды…
Аля рассказывала, что она была так ошеломлена этой неправдоподобностью
– Чего же ты ждешь, беги в кусты! Теперь ни у кого не надо спрашивать разрешения, стрелять в тебя не будут!
Поезд в Рязань пришел рано утром. Аля сдала свой чемодан в камеру хранения и пошла искать справочный киоск. Адрес Юза Муля не стал сообщать в тюрьму, он написал только: «Поезжай к Нинке в Рязань…» Справочное бюро было еще закрыто, и Аля двинулась по улице – просто так, без всякой цели. Прошла мимо памятника Ленину, пошла по улице Горького и вдруг увидела, что от колодца с двумя ведрами, полными воды, ей навстречу идет Юз. А Юз увидел женщину, бредущую по улице, и это была Аля. И хотя были они совсем не тот прежний Юз и совсем не та прежняя Аля, но они сразу узнали друг друга.
– Ну, вот видишь, я тебя встречаю с полными ведрами, это к добру… – сказал Юз.
Он повел ее в дом. Темная передняя, она же кухня. У стола стояла женщина в бархатном пальто, терла хрен, на лицо у нее была натянута маска противогаза.
– Мама, – обратился к женщине Юз, – познакомьтесь, это Аля.
– Очень приятно, – прогундосил противогаз, и женщина протянула Але руку.
А в комнате, с кровати, вскочила Нина и бросилась к Але на шею. Потом Алю повели на почтамт, и она позвонила Муле в Москву, он дежурил в ТАСС, но сказал, что выезжает первым же поездом, оставив дежурить за себя брата Сашу, с которым они вместе работали. Муля появился ранним утром, а ночью его проводили на вокзал, он должен был сменить брата.
Муля еще приедет в Рязань; будут они встречаться с Алей и в Москве. И по первому звонку Муля будет кидаться выручать Алю. Аля не имела права приезжать в столицу, для таких, как она, нужно было специальное командировочное удостоверение. Как-то раз она приехала к теткам и заметила, что за ней «хвост», увидела в окно «топтуна», который ходил по двору. Она тут же вызвала Мулю, и тот увез ее на машине.
А в другой раз это случилось на квартире у Нины. Этажом ниже в жургазовском доме жила некая Юлка, потаскушка, противная девка, которая ко всем липла. Когда арестовали Юза и Нина сидела без работы, без денег, без хлеба, одна – прибежала Юлка, принесла батон хлеба. Нина была этим очень растрогана и подумала, что зря оговаривают Юлку. Она не подозревала тогда, что та была просто приставлена к ней, чтобы следить. Юлка забегала на минутку: то попросит соль, сахар, чай весь вышел. Отвадить ее было не так просто. А тут были Нинины именины, приехал Юз, и Аля на свой страх и риск, без командировки. И вдруг появилась Юлка, что-то ей понадобилось. Нина приняла ее на кухне, стараясь скорей выпроводить, но та, проходя мимо комнаты, нахально открыла дверь, заявив, что она хочет видеть Юза.
Было ясно, она выследила Алю. Догадка оправдалась: через какое-то время появился участковый, хотел выяснить – есть ли кто из посторонних. Пока Нина отворяла ему дверь, соседи, милые люди – они были в курсе дела – успели накинуть на Алю шубу и спрятать на балконе.
Нина рассказывала, что они очень боялись за Алю: как она выйдет на улицу, там ведь могут уже поджидать… А оставаться ночевать ей нельзя. Позвонили Муле. Он приехал на такси, накинулся на Нину за то, что она пускает Юлку к себе. Отвез Алю на вокзал, купил билет, посадил в вагон, дождался, когда поезд уйдет, и просил сразу позвонить ему из Рязани. Все обошлось и на этот раз.
Да, Муля выручал Алю, да, они встречались. «С бывшим мужем (к сожалению, “бывшим”, ибо ничто не вечно под луной, а тем более мужья!) встретились тепло и по-дружески, но ни о какой совместной жизни думать не приходится, он по работе своей и по партийной линии связан с Москвой, а я – и т. д. Когда встречаюсь с ним – в среднем раз в два месяца, когда бываю в Москве, то это бывает очень мило и немного грустно, но, увы, есть в жизни стенки, которых лбом не прошибешь…» – написала она одной своей знакомой, с которой они вместе сидели в лагере.