Зато очкастый парнишка воспрянул как боевой конь при звуке полковой трубы. Не иначе, почуял во мне богатый дискуссионный потенциал:

— Вот ведь все верно! Роль СССР принципиально иная, чем Российской Империи! Какой вот основной принцип современных международных отношений? — он обвел компанию многозначительным взглядом поверх линз. — Сосед обязан быть слабаком! Вот когда сосед соседа — то он готов на роль союзника. Немец в Великой войне уж на что силен был, да вот, на два фронта не выдюжил. Зато теперь между нами белополяки, вражины патентованные. Надо вот с немцами сдружиться против них, а если что, вот так вот взять, да зажать, как клещами! Вот нам не все ли равно, кто там у власти: розовые, красные или даже коричневые?![73]

— Что с Францией делать будем? — быстро ляпнул я, вытаскивая тему из разряда опасного бреда на высокую, а потому безопасную пикетножилетную орбиту.

— Так вот они как раз должны полякам помогать! И против Германии, и против СССР.

— Логично, — легко согласился я. Казематы Шпалерки, как и Соловки, надежно лечат от пустого многословия по части политики.

— А ну как поляки с немцами столкуются? — у Семеныча, определенно, сегодня нога попала в колесо. — После на нас скопом навалятся?

— Вот куда им! — затряс очками парнишка. — Стоит полякам начать смотреть в сторону союза с немцами, франки или англы им живо головы-то поокрутят. Соседи, значит враги на всю жизнь.

— Ребята, какие же вы все умные! — попробовал поставить точку уставшая от наивной болтовни Саша. — По мне так все просто: пускай про польских панов в Сером доме[74] думают!

— Да там все больше троцкистов ловят, — недовольно скривился очкастый парнишка. — Вот в мире меж тем великие дела заворачиваются! Из Испании вот король сбежал, скоро, скоро по всему миру революция покатится! Вот не прозевать бы нам!

Пока разогретые самогоном коммунары заваливали очкастого думозвона вопросами типа «что пишут в „Правду“ из Мадрида», я ломал голову: хватит ли Александре самообладания удержаться от смеховой истерики? А что если она послушает речь товарища Литвинова во вздорном пересказе, да сорвется, как от доброго анекдота? И ведь не объяснишь никому, что моя жена часов по десять в день слушает зарубежное радио, что в сочетании с послезнанием делает ее, пожалуй, лучшим политологом не только СССР, но и всего мира.

Спасение пришло откуда не ждал: в нашу комнату залетело, кружась и пританцовывая, «сказочное видение» — мясистая девица в прозрачном газовом пеньюаре.

— Ма-а-альчики-ма-а-альчишечки! Анаша[75] у вас есть? Неужели мы нынче же не устроим афинскую ночь?

— Симка! — имя прорвалось от кого-то из коммунаров сквозь вал скабрезных шуток: — Ты хоть сиськи спрячь!

— Так почему же вы, черти, не идете ко мне? Почему не несете анашу? Ну, скорее! Скорее! Эх, и накурилась бы я!

Выписав неуклюжий пируэт между коммунарскими руками, девица решительно полезла на стол. Под натянувшимся в нужных местах газом сиротливо белели кружева коротких панталон.

— Светится все… — из головы очкастого паренька мигом вышибло всю политику.

— Держите ее, пока стол не своротила! — крикнула Александра.

Кажется, только у нее сохранилась достаточная трезвость рассудка. И слова она нашла на диво верные — желающих подержать оказалось более чем достаточно.

— Любовь красивая, свободная, с полным сознанием существования своей связи только до тех пор, пока есть необходимость друг в друге, — вещала любительница анаши, вяло трепыхаясь в чьих-то мосластых руках. — Ведь марксизм говорит: сознание необходимости — это и есть свобода. Здесь люди дополняют друг друга, и только из этого сочетания может получиться полный человек!

— Вот это приход! — искренне восхитился я.