— Растолкуй ему насчет мировой революции. Мы ж за польский народ…

Вышел на цыпочках, оставив запах махорки и сапожного дегтя. После второго визита помимо этого запаха в палате осталась стопка газет, брошюр, листовок.

Карл выбрал из кипы, протянул соседу.

— Мне не осилить… Неинтересно…

Однако под вечер попросил:

— Прочитайте, пожалуйста.

Сверчевский читал, слегка заикаясь из–за контузии, не уверенный, слушает ли его человек по ту сторону тумбочки.

Видимо, слушал, о чем–то размышлял.

— Агитация… Прочитайте что–нибудь, предназначенное не для поляков, а для ваших солдат.

Карл порылся среди газет. Выбрал красноармейскую, чуть побольше тетрадного листа.

Спустя два дня польский офицер умер.

На цыпочках, с козьей ножкой в зубах в палату заглянул комиссар.

— Извини, товарищ Сверчевский, — как хоронить этого?.. Фамилию не назвал, документов нет.

— Прикажите принести кусок фанеры и тушь.

Написал по–польски: «Ярослав Ружиньский, родился в 1897 г., погиб в 1920 г.»

Наутро Сверчевского отправили в мозырский госпиталь, оттуда — в московский.

В красноармейской газете, прочитанной Сверчевским, был напечатан приказ от 25 июля 1920 года:

«Товарищи! Помните, что, вступая в польские области, не с польским народом воюем мы. Не завоевывать Польшу идем мы. У нас много своих полей, лесов, рудников, фабрик и заводов… Завоеваний нам не нужно. И мы бьем и будем бить лишь панов, помещиков, буржуев и жандармов, всех этих наемников мировой буржуазии.

Берегитесь же обидеть польского труженика!..

Не обижайте пленных!..»