Гунноскир против остгота

О готском царе Теодорихе автор этой книги впервые узнал, когда пришел с папой за ручку в московский музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина (в просторечии — Пушкинский музей) в шестилетнем возрасте. Мы тогда жили совсем близко от музея, на улице Фрунзе (называющейся ныне, как и при Царе-батюшке — не гуннском, разумеется, а нашем, русском — Знаменкой). В т. н. Итальянском дворике музея на первом этаже папа подвел меня к двум бронзовым статуям в человеческий рост, одетым в кованые рыцарские доспехи в позднесредневековом, т. н. «максимилиановском», стиле. Одна из них изображала короля Британии Артура Пендрагона (как было написано на круглом постаменте). Другая — усатого рыцаря в остроконечном шлеме с поднятым забралом, в задумчивости опирающегося на небольшую алебарду, с надписью на круглом постаменте «THEODERICH DER GOTTH» («ТЕОДОРИХ ГОТ», хотя написание этнонима с двумя «Т» формально позволяет перевести надпись с немецкого на русский и как «ТЕОДОРИХ БОГ»). Папа в доступной моему тогдашнему восприятию форме рассказал мне, что жил, мол, давным-давно такой великий король готов Теодорих, покоривший всю Италию и державший в подчинении даже Столицу Мира — город Рим.

Так состоялось наше первое знакомство с героем этой главы. Позднее я узнал, что в Пушкинском музее стоят лишь копии. Что подлинники обеих статуй — как Артура, так и Теодориха — изваянные немецким скульптором эпохи Возрождения Петером Фишером Старшим в 1514 г., украшают надгробие владыки «Священной Римской империи», «последнего рыцаря» — императора Максимилиана I Габсбурга — в дворцовой церкви австрийского города Инсбрука. Что на самом деле Теодорих не носил таких кованых доспехов (да и не мог носить, ибо жил задолго до их изобретения), а уж король Артур — и подавно (ибо вообще вряд ли существовал). И все равно память о первой встрече с Теодорихом Великим оказалась для меня неизгладимой. Но это так, к слову…

Ни одна эпоха мировой истории не была связана со столь большим и быстрым расходом человеческого, или, если можно так выразиться, этнического материала, как эпоха Великого переселения народов. Возможно славяне обязаны своей силой, во многом, тому, что почти не участвовали в этой кровавой войне всех против всех, в этой кажущейся порой беззаботной и даже бесцельной смене ареалов, сред обитания народов и племен. Их время пришло несколько позднее, в конце правления Юстиниана I Великого.

У италиков и романизированных подданных двуединой Римской «мировой» империи не было иного выбора, кроме как стать «терпилами», «благодарно (или, во всяком случае — покорно) принимая все, что им назначено природой», и играя на арене мировой истории по преимуществу страдательную роль. Будучи обитателями главного места действия, попав в «мясорубку истории», они силой вещей были вынуждены примириться с этим фактом. И лишь германцы с воодушевлением и неиссякаемым желанием «побольше есть, побольше пить, побольше драться», бросались в бесчисленные битвы между переселяющимися народами и племенами, сотрясавшие, заливавшие кровью и удобрявшие человеческой плотью всю Европу к югу от реки Мена, нынешнего Майна, с 270 г. п. Р.Х. до конца VI в.

Выдающиеся деятели этого века бесконечных схваток, выделяющиеся на их кровавом фоне и возвышающиеся над ними, не были окружены полным мраком неизвестности. Их происхождение не было совершенно «темным» (как нередко — происхождение узурпаторов последующих столетий). Но, с другой стороны, их возносила на престол не «легитимность», не «законный брак» венценосных родителей, не слепой автоматизм передачи власти по наследству («одарившей» Рим самыми слабыми императорами за всю его долгую историю). Знатные герои этого столетия очень скоро погибли бы, не обладай они куда большим запасом ума, силы и мужества, чем многие «высокородные» и «легитимные» кретины. Эти люди обладали наилучшими исходными позициями, какие только можно было себе представить. По отцу они происходили из призванных к владычеству родов. Так что в младенчестве, когда всякая кормилица, всякий придворный евнух (римское влияние давало себя знать и у «варваров») могли бы устранить их, несмышленышей хранила мощная длань отца и владыки. Матери же их могли быть рабынями (как в случае Гейзериха), наложницами-конкубинами (как в случае Аттилы), или просто царскими возлюбленными без определенного статуса — как, например, прекрасная Эливира (Эрелеува, Эрелиева), родившая Тиудимиру в 454 г. сына Теодориха.

Никто особо не интересовался знатностью и вообще происхождением этих т. н. «жен левой руки», «младших жен» или «полюбовниц». Положение, занимаемое этими избранницами судьбы, определялось совсем иными факторами — красотой, темпераментом, телосложением и другими чисто женскими достоинствами. Так и происходило смешение народов, столь часто приводившее к весьма удачным комбинациям свойств родителей с особым упорством, стойкостью и неутомимой силой, необходимыми для успешной борьбы за выживание. Упоминавшийся неоднократно выше царь вандалов и аланов Гейзерих, вероятно, унаследовал от матери иранскую или кавказскую кровь. Родителями Одоакра были гунн Эдекон (Эдика), советник «Бича Божьего» Аттилы, и неизвестная нам по имени рабыня, происходившая, однако, из знатного скирского рода. Мундзук (Мундиух), отец Аттилы, набрал себе форменный гарем из иноземок, захваченных им в бурные годы «наездов» на «ромеев» и германцев, и следовавших за ним в целом караване из кибиток. Мать Теодориха Остготского, Эриулива-Эливира, вероятно, была тоже не германкой, а скорей пригожей полонянкой из числа «челяди», захваченной остготами в те годы, когда остготы и гунны плечом к плечу жгли, грабили, насиловали, убивали в греко-римских областях (прежде всего — на нынешних Балканах).

В восьмилетнем возрасте, Теодорих был отправлен заложником в Константинополь. При царьградском дворе готский царевич, проведший в Новом Риме десять лет, получил изысканное воспитание. Там повторился процесс, уже принесший плоды, когда он начался несколькими десятилетиями ранее. Готский епископ Вульфила, глава осевших у «ромеев» мирных «готи минорес», «малых готов» (кстати говоря, довольно многочисленных, хотя и мирных), был, как нам известно, метисом, в чьих жилах смешалась греко-каппадокийская и готская кровь. Теодорих, происходивший по отцу из готского царского рода Амалов, проделал тот же путь, что и Вульфила, но в обратном направлении. Направившись в Новый Рим на Босфоре, где римская императорская власть, проникнутая греческой культурой, вызвала к жизни роскошный расцвет позднеантичной цивилизации.

Вне всякого сомнения, этот громадный, шумный и многоязычный город, чьи стены, башни, храмы и дворцы так живописно отражались в переливающихся перламутром водах Пропонтиды, поразил готского отрока, прежде всего, обилием блестящих памятников из мрамора и бронзы, которыми святой равноапостольный царь Флавий Константин I поспешил украсить свою новую столицу (ограбив ради этого все города Средиземноморья). Охваченный стремлением не на словах, а на деле превратить свою новую, христианскую, столицу в Новый Рим, сын Констанция Хлора свез туда множество, не менее двух тысяч, еще сохранившихся в Греции шедевров эллинских ваятелей. И, когда юный Теодорих прогуливался по площадям Царьграда, его окружал настоящий музей под открытым небом. Из Афин, Дельф, Додоны, из священных рощ Геликона, изо всех частей Эллады, Смирны, Эфеса, с Хиоса, Родоса и Крита, первый христианский император собрал в Константинополе всю гордость и красу языческого мира. Выставив ее напоказ эллинам, римлянам и «варварам». На Форуме Теодорих любовался знаменитой порфирной колонной, возвышающейся по сей день близ Святой Софии. Сегодня оная колонна, почерневшая от удара молнии, лишена своего былого навершия. Но во времена заложничества Теодориха ее венчала колоссальная статуя первого императора-христианина Константина Великого, с челом, обрамленным нимбом из семи мистических лучей божества Солнца — Митры-Аполлона, именуемого римлянами, со времен мудрых и бесстрашных августов-воителей Септимия Севера и Домиция Аврелиана, «Соль Инвиктус». И юный заложник видел, как перед этим образом святого равноапостольного царя, украшенного атрибутами языческого бога Соля-Аполлона, преклоняли главу и христиане, и язычники.

В Константинополе юный Амал находился под влиянием самых разных верований, сил, идей, или, говоря по-современному — идеологий.

Господствующей на тот момент в обеих частях Римской империи религией был кафолический вариант христианства, исповедуемый матерью Теодориха. Сохранились сведения о том, что она была крещена под именем Евсевии. Возможно, это греческое имя выбрала себе она сама. Ибо Эливира (или Эрелива), как и ее небесная покровительница, была, по мнению многих, греко-карийского происхождения. Сам же Теодорих-Феодорих был крещен по арианскому обряду и оставался арианином всю свою жизнь, даже став повелителем Италии. Он и в других отношениях держался на некотором расстоянии от константинопольских учителей (и в первую очередь — законоучителей). Похоже, он не получил законченного школьного образования в тогдашнем греко-римском понимании. Чего ему не могли простить иные комментаторы из числе современников Теодориха и представителей последующих поколений. Доходящие даже до утверждения, что он не умел ни читать, ни писать. Подобно императору Юстину (дяде Юстиниана I Великого), лишь ставившему на зачитанных ему вслух документах пурпурный штемпель «ЛЕГИ», что означает по-латыни: «ПРОЧИТАЛ». Но даже если это было так, за годы, проведенные в Царьграде, Теодорих осознал всю важность образования, научился уважать духовные и культурные достижения античности. Без этого понимания, без этого духовного оружия, без этого уважения к учености, его правление Италией в зрелые годы было бы немыслимым. Весьма положительно сказалось на Теодорихе то обстоятельство, что, с одной стороны, в Константинополе все еще очень сильно было германское влияние, а с другой — император Востока Лев I Великий (имевший и другое, весьма характерное, хоть и не официальное, прозвище — «Макелла», т. е. «Мясник») покровительствовал смышленому «варваренку». Царствие этого восточно-римского василевса было крайне неспокойным. Шли боевые действия против персов на Кавказе и в Аравии. Авары, булгары (тюркское кочевое племя пра- или протоболгар) и славяне, вторгаясь в империю, самовольно заселяли земли, прилегающие к Истру. Чтобы противостоять вандалам, Лев возвел на престол Западной Римской империи своего ставленника патриция Анфимия (Антемия). Восседавший на царьградском троне василевс «ромеев» послал в поддержку Анфимию (пытавшемуся, кстати говоря, восстановить язычество) огромный флот со стотысячным войском для разгрома вандалов на Западе. Но коварный царь вандалов Гейзерих перехитрил возглавлявшего «ромейское» войско малоспособного полководца Василиска (шурина императора Льва, впоследствии взбунтовавшегося и пытавшегося захватить престол), и эта экспедиция, так же как и последующая, потерпела поражение. По смерти очередного западноримского императора Олибрия (Оливрия), василевс «ромеев» Лев послал экспедиционный корпус в Италию, чтобы сместить его наследника Гликерия (Глицерия). Гликерий, возведенный на престол военным магистром Западной империи бургундом Гундобадом, был свергнут, с помощью восточноримских войск, Юлием Непотом, племянником супруги василевса Льва (вскоре убитым заговорщиками). Восточно-римскую Фракию в правление Льва I неоднократно разоряли остготы и гунны, которые, однако, не смогли взять Константинополь благодаря стенам, укрепленным при императоре Феодосии II «Каллиграфе». В 459 г. Лев сумел заключить перемирие с готами Валамира. Но оно было достаточно непрочным. И василевс надеялся воспитать жившего у него в заложниках племянника Валамира так, чтобы сделать его другом и слугой империи «ромеев».

Некоторые исследователи эпохи Теодориха предполагают, что и могущественный гот (или алан — за время совместных скитаний, боев и походов готы настолько сроднились с алано-сарматами и так много у них переняли, что их часто путали друг с другом) Флавий Ардавур Аспар, магистр милитум, занимавший высокие командные посты в римском войске при трех императорах и возведший не престол императора Льва I Великого, тоже покровительствовал Теодориху (будучи, как и остготский царевич, не кафоликом, а арианином). В описываемое нами время царьградский престол был плотно окружен целым готским кланом, видное место в котором занимали не только мужчины, но и женщины. К этому клану принадлежал и другой, старший по возрасту, Теодорих — т. н. Теодорих Страбон (не путать с одноименным античным географом, имевшим не готское, а греческое происхождение!), отпрыск знатного готского рода (то ли Амал по крови, то ли нет). Сестра гота Страбона, отличавшаяся ослепительной красотой, была возлюбленной гота Аспара. Беспощадные в своей сухости историки именуют ее наложницей (или, на римский манер, «конкубиной»), как и мать «нашего» Теодориха — Евсевию-Эреуливу-Эливиру. У нас нет достоверных сведений о «крышевании» готами, проникшими, похоже, во все поры новоримского государственного организма, «ромейских» торговых и промышленных предприятий, но вполне можно представить себе нечто подобное. Да и вообще в граде Константина было в моде все готское. «Мажоры» из числа золотой «новоримской» молодежи щеголяли в готских меховых «прикидах» и штанах, красили волосы в модный белокурый или рыжий «готский» цвет и уснащали свой великосветский греколатинский жаргон модными готскими словечками. Эти константинопольские франты, разумеется, не упускали в то же время случая высмеять по-ювеналовски или по-лукиановски без счета «понаехавших» в «столицу мира» готских (и не только готских) «варваров». Но не в лицо, а за глаза — кто знает, что тупому «варвару» вдруг в голову придет? Еще, того гляди, пырнет ножом или кинжалом! А попробуй сдачи дай — хлопот не оберешься. Всем известно, что благочестивый православный император к своим «варварским» телохранителям (даром что арианам!), так сказать, «неровно дышит», «каждую пылинку с них сдувает», холит и лелеет, осыпая римскими наградами, чинами, званиями, титулами. Так что лучше не дразнить гусей…

Историки до сих пор спорят о том, когда же завершился царьградский период жизни молодого Теодориха. Одни датируют его окончание 471-м, другие — 472 г. п. Р.Х. Т. е. Теодориху было лет семнадцатьвосемнадцать, когда он — вполне образованный (для гота) царевич, вернулся из Второго Рима под крыло своего отца Тиудимира. Если Царьград надеялся, что этот юноша позаботится об улучшении отношений между восточными готами и Восточным Римом (ибо остготы были, пожалуй, единственным «варварским» племенем, пригодным для глубокой интеграции в римские традиции), царивших на Босфоре императоров ждало большое разочарование. В ходе целого ряда военных походов (в подробности которых мы в нашей книге вдаваться не будем) сын Тиудемира не раз скрещивал оружие со своим тезкой Теодорихом Старшим (Страбоном). Выступавшим, после ликвидации Аспара (убитого по воле подозрительного василевса-«мясника», как видно, возжелавшего избавиться от угрожавшего стать чересчур влиятельным военного магистра — даром, что благоверный август Лев был обязан Аспару престолом!), то в качестве врага восточных римлян, то в качестве их союзника и оруженосца. После гибели Аспара его сторонники («готская партия») не сложили оружия, пытаясь спасти все, что возможно. Но, когда борьба за императорский двор и Царьград была ими окончательно проиграна, Теодорих Страбон остался единственным, кто мог стать преемником Аспара. Он потребовал от Константинополя признать себя «единственным правителем всех готов», которому следовало выдавать перебежчиков и разрешить селить своих людей по всей Фракии. Но имперское правительство сочло Страбона мятежником и узурпатором. Возможно, сложные интриги императора Востока Льва I, без устали натравливавшего двух готских князей-тезок друг на друга, привели бы, в конце концов, к преследуемой благочестивым василевсом цели — взаимоистреблению готского народа. Хороший «варвар» — мертвый «варвар». И чем больше «варвары» будут убивать других «варваров» к вящей славе великого Рима, тем лучше. Знакомая, старая песня. Дивиде эт импера …Но против практики братоубийственных войн в конце концов возмутились сами вынужденные участвовать в них готские воины. Ибо в ходе этих войн оба Теодориха попеременно получали высокие римские чины и награды, но готские воины, которыми они повелевали, слишком часто оставались без добычи (если им вообще удавалось сохранить здоровье и жизнь). Наконец, с готами Теодориха Страбона, разорившего Филиппополь (Пловдив в нынешней Болгарии) и Аркадиополь (Люлебургас в современной европейской Турции), был заключен мир. Страбон добился от константинопольского автократора признания своего княжества (именуемого порой даже «царством») на имперских землях, чина магистер милитум презенталис и ежегодной субсидии (размером чуть ли не с ежегодную дань, выплачиваемую «ромеями» в свое время гуннскому «царю-батюшке» Аттиле, или отступные деньги, некогда полученные визиготским повелителем Аларихом от римлян под нажимом Стилихона) за верную службу подчиненных ему остготов императору Льву I в рядах имперских римских войск против всех врагов империи, кроме вандалов (видимо, Страбон намеревался продолжать дружественную в отношении вандалов политику Аспара).

Мир-миром, но вести хоть какую-нибудь войну было все же необходимо. Поскольку остготы умудрялись, вследствие прогрессирующей лени и постоянных мелких усобиц, голодать даже в богатой Паннонии. Старый Тиудимир пал жертвой какой-то болезни (?) в каком-то не поддающемся точной идентификации местечке. Едва успев созвать дружинников к своему смертному одру и добиться от них присяги на верность своему любимому сыну и наследнику Теодориху. Который уже в возрасте Зигфрида (по выражению Бирта) успел покрыть себя воинской славой в боях с «ромеями» и с готами Страбона (напоровшегося, в конце концов, на копье в собственном лагере в 481 г. — очередная странная смерть!). Сын Тиудимира был достаточно хорошо знаком с греко-римским миром, чтобы не пытаться, в приступе бешенства, разрушить его, как это делали другие «варвары». Короче, он был самым лучшим (во всяком случае, среди уцелевших к тому времени Амалов). И потому именно Теодорих в 474 (по мнению Людвига Шмидта — в 471) г. стал владыкой остготов — вопреки интригам своего «заклятого друга» и тезки Страбона.

Самый насущный и жизненно важный вопрос, на который Теодориху необходимо было найти незамедлительный ответ, заключался в следующем. Где его верный остготский народ мог найти, во-первых, добычу, и, во-вторых — землю? Причем, по возможности, землю, которую готам не пришлось бы обрабатывать самим. И на которой им не пришлось бы самим вести хозяйство. Ибо за два с половиной века почти непрерывных скитаний, перемежающихся бесконечными вооруженными схватками разного масштаба, готы, очевидно, утратили все качества мирных крестьян, которыми, конечно, обладали в период своего пребывания в «Скандиии», на острове Готланд или в дельте Вистулы. И потому Теодорих обратил свой взор на Италию.

Дело было в том, что на Апеннинском полуострове неизбежная в условиях разложения Римской «мировой» империи и все большая интеграция германцев (или, если угодно, германизация) достигла к описываемому времени своего апогея. Теодорих Отсготский извлек из сложившейся ситуации необходимые уроки. Странным образом, в «римской» Италии, кичившейся победою над гуннами, одержанной «последним римлянином» Флавием Аэцием в союзе с «варварами», пользовались большим влиянием два «обломка» былой гуннской державы, два бывших приближенных «Бича Божьего» Аттилы.

Один из них, Флавий Орест, родившийся римским подданным, но перебежавший к гуннам, служил, в свои лучшие годы, при дворе гуннского «царя-батюшки», если можно так выразиться, по дипломатической части, в должности главного толмача-переводчика и одновременно — «начальника протокольного отдела». А также «юрисконсульта службы внешних сношений». После смерти Аттилы и распада его царства в ходе разгоревшейся кровавой смуты, этот Орест перебрался от гуннов в римскую Равенну, где, благодаря своим приобретенным еще со времен службы гуннам связям, смог подчинить своему влиянию германские наемные войска. Провозгласившие, по указке Ореста, его сына Ромула (западно)римским императором.