Наказание, которому благоверный василевс подверг мятежных фессалоникийцев, было настолько исключительным и необычным по своей изощренности, что вызвало среди историков немало споров. Феодосий повелел объявить о проведении цирковых игр на городском стадионе. С тем, чтобы заманить на стадион сторонников нетрадиционно ориентированного «народного героя»-колесничего. После чего воины императора должны были блокировать все выходы с ристалища и перебить запертую на цирковых трибунах городскую чернь. Согласно некоторым источникам, благочестивый август даже приказал истребить ЗАРАНЕЕ ОПРЕДЕЛЕННОЕ (выделено нами — В.А.) число горожан (предвосхищая тем самым большевицкую практику «разнарядок» на истребление «врагов советской власти», спускаемых «сверху» на «места» в ходе массовых «чисток»). Таким коварным способом Феодосий решил утолить жажду мести своих германских «федератов» за убитого бунтовщиками Ботериха.
Однако вскоре император умерил свой гнев, несмотря на то, что — к недовольству греков и римлян — всячески (а на взгляд «староримлян» — чересчур) заботился о своих варварах-«федератах». И срочно выслал в Фессалонику гонца, чтобы отменить уже отданный жестокий приказ. Но гонец опоздал. Массовое избиение любителей колесничных бегов уже состоялось. По разным оценкам, жертвой мечей и копий императорских наемников в амфитеатре Фессалоник пало от семи до пятнадцати тысяч человек. Узнав об этой бойне (повторенной впоследствии на царьградском ипподроме во время восстания «Ника» благоверным императором Юстинианом I — правда, в троекратном размере и без последующего покаяния), епископ Амвросий объявил, что не будет служить Божественную литургию в присутствии Феодосия, пока тот не очистится от пролитой крови, сотворив достойный плод покаяния.
Феодосий, естественно, «взвесил на весах благоразумия» всю тяжесть возможных последствий своего совершенного в приступе слепого гнева необдуманного шага. 18 августа 390 г. он, по настоянию Амвросия, издал в Вероне указ, получивший силу закона, по которому приведение в исполнение смертных приговоров откладывалось на тридцать дней после их вынесения. Что можно расценивать как почти трогательную попытку императора, так сказать, защититься от самого себя. Но в то же время, разумеется — и как признание им своей слабости, которая могла оказаться для императора роковой. Епископ Амвросий простил самодержцу совершенное тем злодеяние только через восемь месяцев. Покаяние, которого епископ требовал от императора, тот принес на Рождество Христово 390 г. Феодосий, без знаков императорского достоинства, вошел в кафедральный собор Медиолана. Он с громким плачем многократно преклонил колена перед собравшейся в храме паствой, моля Бога о прощении за свой необдуманный приказ. Лишь после этого епископ Амвросий допустил покаявшегося в своем грехе императора к святому причастию.
Эта сцена, послужившая предметом и темой множества комментариев и произведений искусства, была в действительности лишь одним из многочисленных примеров противостояния духовной и светской власти. Конфронтации, в которой новая церковь неизменно одерживала верх над властью древних императоров.
Авторитет епископа Амвросия был так велик, что он оказывал влияние на всю политику императора Феодосия, тем самым создав значимый прецедент в отношениях государства и церкви.
Кроме случая с августом Феодосием Великим и епископом Амвросием Медиоланским, можно, в качестве примера противостояния «царства и священства», указать на вовлеченного в аналогичный конфликт с Феодосием I папу римского Сириция (384–399). Однако главной причиной конфликта, думается, была не столько политика императора в отношении к церкви, сколько склонность Феодосия продвигать готов на ведущие посты. Причем не только в отведенных им, как «федератам», пограничных областях Римской державы, но и в ее центральных областях. Амвросий, истинный, православный христианин-кафолик с языческим образованием и как бы хранитель духа и традиций древнего мира, в определенной мере олицетворял собой эзотерические и аристократические тенденции. Не зря считается, что «его мистические гимны не чужды неоплатонизму плотиновского извода» (Википедия). А искренний приверженец истинного, кафолического, православного христианства Феодосий был в то же время здравомыслящим профессиональным военным, закаленным в боях военачальником, испытывавшим явную симпатию к молодой, нерастраченной варварской силе своих готских «федератов». Что и проявлялось в его (про)готской политике. В то же время царившие в Новом Риме коррупция и упадок нравов явно внушала отвращение Феодосию, видевшему в них главную причину разложения государственного организма, гнившего, так сказать, на корню. Разумеется, сам август тоже то и дело поддавался (в жизни, а не в житии) различным искушениям античных мегаполисов (ничем не уступавших в этом отношении современным мировым столицам, если не превосходивших их). Но, возможно, именно угрызения совести, терзавшие римского императора-воителя, нередко сокрушенно признававшегося в собственной греховной слабости, способствовали столь характерному для василевса Феодосия пристрастию к готам, неиспорченным «благами городской культуры и цивилизации». В то же время ему, опытному военному, было понятно, что, как воины, эти «варвары» давно превзошли дегенерировавших во всех отношениях «природных римлян», только и думавших, как бы им половчее «откосить» от службы «в доблестных рядах».
Так, кажется, писал поэт? Впрочем, довольно об этом…
Политика, проводимая августом Феодосием I Великим в отношении германцев, способствовала массовому переселению в Римскую империю и поступлению на римскую службу, прежде всего, готов и, в первую очередь — вестготов. Так сказать, их интеграции. Причем не только в чисто географическом плане (хотя и одно это было бы весьма важным), но и в плане духовном, культурном, цивилизационном. Начатый Феодосием процесс интеграции германских мигрантов всего через несколько лет нашел свое выражение в сенсационных военных успехах вестготов в самой Италии, сердце Римской империи. То, что каких-то десяти-двенадцати лет вполне хватило для сплочения разрозненных шаек грабителей, орудовавших под предводительством разных, нередко враждебных друг другу, князей, в народ, подчиненный одному царю и беспрепятственно передвигающийся по всей Римской империи, можно понять, лишь с учетом следующего факта. Не меньше половины высшего командного состава в войсках Феодосия составляли германцы. Правда, еще Константин I Великий открыл германцам доступ к высшим командным должностям — вплоть до должности военного магистра (магистер милитум), т. е. главнокомандующего. Примечательно, что как при Константине, так и при Феодосии, германские военачальники на римской службе были, в большинстве своем, язычниками. Либо — арианами (т. е. не христианами, с точки зрения Никейского Собора, чьим постановлениям добрый кафолик Феодосий неуклонно следовал во всех сферах, за исключением военной).
Выражаясь современным языком, германцы составляли крупнейшую этническую группу в составе офицерского корпуса римской армии. Его другая половина состояла из немногочисленных природных римлян и более многочисленных выходцев из римских провинций (колоний). Т. е. греков, сарматов, иллирийцев, представителей народов Малой Азии и Ближнего Востока, кельтов (бриттов, галлов) и иберов, сарацин (арабов), мавров, нумидийцев, египтян и др. Не все германцы на «ромейской» службе были безупречны. Как то подобало бы героям германского эпоса. Скажем, магистер милитум франк Флавий Арбогаст неосмотрительно вверг Римскую империю в (очередной) глубокий кризис, пытаясь проводить собственную, своекорыстную политику. Но, в общем и целом, германские «федераты» на римской службе и их предводители оставались самой надежной опорой императорской власти. Они, всегда отменно храбрые, действительно любили и умели воевать, страдая лишь от недостатка дисциплины (в римском понимании). Только в случаях, когда из-за их недисциплинированности возникали трения, германцы могли порой и взбунтоваться.
Служилые германцы, происходившие из царских или княжеских родов, поддавались порой искушению, не удовлетворяясь своей высокой, но все же подчиненной должностью, попытаться завладеть римским императорским престолом. Или фактически узурпировать власть над Римской империей, возведя на ее престол свою послушную марионетку. Такое случалось, хотя и нечасто. Взять, к примеру, Флавия Рихомера, франка-язычника на римской службе, ставшего консулом в 384 г. Или другого, упомянутого выше, язычника-франка — Арбогаста, командовавшего на протяжении целого десятилетия вооруженными силами Римской державы. В 392 г. он провозгласил императором свою марионетку Евгения (такого же закоренелого язычника), но не устоял в борьбе с Феодосием Великим. Служилые франки Флавий Бавтон и происходивший из царского рода Меробавд также достигли в римской армии высших командных должностей, добившись огромного влияния при «ромейском» императорском дворе.
«Унижение, до которого дошли римляне, до сих пор возбуждает в нас почтительное сострадание, и мы были бы готовы сочувствовать скорби и негодованию их выродившихся потомков, если бы в душе этих последних действительно возникали такие чувства. Но пережитые Италией общественные бедствия заглушили гордое сознание свободы и величия. В века римской доблести провинции подчинялись оружию республики, а граждане ее законам до той поры, когда эти законы были ниспровергнуты внутренними раздорами, а город и провинция сделались раболепной собственностью тирана. Конституционные формы, смягчавшие или прикрывавшие их гнусное рабство, были уничтожены временем и насилием; италийцы сетовали то на присутствие, то на отсутствие монархов, которых они или ненавидели, или презирали, и в течение пяти столетий пережили все бедствия, порождаемые своеволием армии, прихотями деспотизма и тщательно выработанной системой угнетения. В тот же самый период времени варвары вышли из своей неизвестности и из своего ничтожества; германские и скифские (сарматские, аланские — В.А.) воины были допущены внутрь римских провинций сначала как слуги, потом как союзники и, наконец, как повелители римлян, которых они то оскорбляли, то охраняли. Ненависть народа сдерживалась страхом; он уважал за мужество и за блестящие подвиги воинственных вождей, на которых возлагались высшие должности империи, и судьба Рима долго зависела от меча этих страшных пришельцев» (Гиббон).
Стань эти высокопоставленные «федераты» ренегатами, им ничего не стоило бы завладеть всей «мировой» империей путем государственного переворота. Ведь Римская держава и без того фактически была в их полной власти. Но Рим, благодаря своей тысячелетней харизме, официально все еще пользовался слишком большим уважением у всех «народов» («гентес»). К «народам» гордые «потомки Ромула» себя не причисляли. Как бы возвышаясь над ними, привычно глядевшими на римлян снизу вверх.
Впрочем, хотя императоры все еще были преимущественно «римлянами», т. е. романизированными греками, иллирийцами, в редких случаях пунийцами-карфагенянами — как Септимий Север и его сын Бассиан Каракалла, сирийцами — как Гелиогабал и Александр Север, фракийцами — как Гай Юлий Вер Максимин, арабами или маврами — как например, Марк Юлий Филипп или Марк Опеллий Макрин (время целых династий «ромейских» василевсов исаврийского, армянского, хазарского происхождения еще не пришло), их жены были нередко германками. Дочь Бавтона, консула 385 г., по имени Элия Евдок(с)ия стала императрицей, причем одной из наиболее известных. Германцы пользовались почти повсеместным признанием и кажущейся нам почти невероятной популярностью в римской среде. Особенно на верхних этажах имперской социальной иерархии. Чему, конечно же, в немалой степени способствовала непомерная страсть «ромеев» к шутовству и лицедейству. Часто превращавшаяся в подлинную лудоманию. От первоначальных контактов с «германскими варварами», окрашенных, в немалой степени, тонкой, непонятной этим «дикарям» иронией, дело со временем дошло до прямо-таки театральных сцен. В ходе которых, например, всесильный временщик Руфин, префект претория Востока, при триумфальной встрече возвращавшихся в Царьград с победой готских «федератов», принимал их парад, одетый готом, в готском вооружении. А влиятельные придворные евнухи облачали своим жирные телеса в «варварскую» меховую одежду, столь подчеркивавшую мужественность германских полководцев римской армии. Вспомните, уважаемый читатель, доблестного Максим(ус)а в исполнении Рассела Кроу из первых кадров фильма «Гладиатор», посвященных военным действиям в Бойгеме при императоре Марке Аврелии (кстати говоря, испанце по происхождению, как предок Феодосия Великого — Марк Ульпий Нерва Траян, да и сам Феодосий Великий). «Римский с германцем — братья навек! Крепнет единство народов и рас…»?
Могло ли все это казаться естественным такому трезвому политику и здравомыслящему человеку, как Феодосий Великий? Считал ли этот опытный военачальник, что даже верные ему, нашедшие в Риме приют, прошедшие военную подготовку в рядах римских войск, проникшиеся (пусть и чисто внешне) римским духом, «прирученные», «романизированные» германцы не опасны для древней, «вечной», «мировой» империи «потомков Ромула», которую они так стойко и отважно защищали в конце IV столетия? Или он втайне понимал, что «от осинки не родятся апельсинки?»
Конечно, Феодосий I мог бы оправдаться отсутствием у него иного выбора. Теснимая со всех сторон врагами, Римская империя выбрала наименьшее из зол. Сделав ставку на верных, белокурых храбрецов, способных защитить ее от буйных, непокорных азиатских дикарей. Пришло, наконец, время проводить различие между полезными и вредными для империи «варварами». Как в начале III в., при императоре Септимии Бассиане Каракалле — осчастливить провинциалов, жителей римских колоний, дарованием им римского гражданства.
Так что не будем осуждать августа Феодосия, вот уже более полутора тысячелетий носящего прозвище «Великий». И требовать от него, да еще задним числом, невозможного — утихомирить и остановить бушующий морской прибой. Тем более, что уже родились люди, которым было суждено оседлать его волны, и мчаться по морю, как бог Посейдон. Одним из них был германец Аларих, гот царского рода. Другим — не германец, носящий, однако германское, готское имя, означающее «Батюшка». Бич Божий и Потрясатель Вселенной. Аттила.
Могущественный царь Аларих
Главу, посвященную вестготскому царю Алариху, можно было бы озаглавить и иначе — Аларих и Стилихон. Если бы автор настоящей книги не посвятил ее готам, он охотно сделал бы героем этой главы военного магистра Стилихона. Вандала, все деяния которого полностью противоречили тому, что обычно связывают с понятием «вандализм». Римлянами же, участвовавшими в этой готско-вандальской «пробе сил», были наследники Феодосия I. Два юных императора, отличавшиеся распущенностью нрава, ограниченностью ума и поразительной слабостью воли. Аркадий (которому в год смерти его отца было семнадцать лет), наследник восточной части Римской империи.
И Гонорий (ему было и того меньше — всего восемь!), унаследовавший власть над ее западной частью. Чтобы представить себе, до чего докатился Рим, достаточно только сравнить этих т. н. «самодержцев» Римской державы с ее реальными правителями — ментором обоих августейших недорослей вандалом Стилихоном и его главным недругом — вестготом Аларихом (чье имя означает в переводе с готского «Всеобщий Царь», «Всецарь» или «Могущественный Царь»).
Аркадий, старший сын императора Феодосия Великого от благородной Фациллы, пятикратный консул, родился в Испании в 377 г. п. Р.Х. В ту пору Феодосий был еще частным лицом, проводивший свой досуг в уединенном поместье под Кавкой. Сын Феодосия I, зачатый будущим восстановителем имперского единства на досуге в сельском уединении, с рождения страдал таким недостатком физических сил, что было невозможно надеяться на его успешное умственное развитие в будущем. Т. е. Аркадий, провозглашенный августом уже в пятилетнем возрасте, был кретином от рождения. Тщедушным, низкорослым, слабосильным, хилым и невзрачным. К тому же выглядел всегда сонливым. Впрочем, возможно ему мешала выспаться крепкая пышнотелая германка Элия Евдоксия, делившая с ним императорское ложе. Его духовные интересы ограничивались каллиграфией и религиозными упражнениями. Примечательным в этом жалком существе представляется лишь то, как быстро молодая церковь воспользовалась управляемостью столь слабого правителя, манипулируя им без особого труда. Начиная с V в., церковь с успехом делала это еще не раз. За исключением, возможно, суровых указов, направленных против языческих святилищ и языческого культа, а также против еретических христианских сект, за все время правления Аркадия ни одна государственная инициатива не исходила от него самого. Согласно труду Эдуарда Гиббона «Упадок и разрушение Римской империи», даже дети Аркадия были зачаты не им: «Евдоксия, молодая и красивая женщина, давала волю своим страстям и презирала мужа. Комес (комит — В.А.) Иоанн пользовался по меньшей мере дружеским доверием императрицы, и народ называл его истинным отцом Феодосия Младшего (будущего императора Востока Феодосия II, 401–450 — В.А.)». Откровенно говоря, ничего лучшего этому второму Феодосию и пожелать-то было невозможно. Ибо сын первого Феодосия, если и не был полным импотентом, то явно страдал от недостатка мужской силы (как это часто бывает с поздними детьми, вроде Аркадия). Евдок(с)ия нашла тот же выход из ситуации, какой был впоследствии найден оказавшимися в аналогичном положении Марией Стюарт, Анной Австрийской, Еленой Глинской и многими другими женщинами, как венценосными, так и не венценосными. В противном случае британцы не имели бы Иакова I, французы — Людовика XIV, русские — Ивана IV, не говоря уже об иных примерах, менее известных и оставшихся совсем неизвестными.