«Случилось в то бедственное время, что Лупицин, как римский военачальник, пригласил готского князька Фритигерна на пир, сам же замыслил против него коварный обман. Фритигерн, не подозревая об обмане, пришел на пиршество с небольшой дружиной и, когда угощался в помещении претория, услышал крик несчастных умерщвляемых: солдаты военачальника по приказу последнего пытались перебить его товарищей, запертых в другой части [здания]; однако резко раздавшийся голос погибающих отозвался в настороженных ушах Фритигерна; поняв и открыв обман, он обнажил меч, покинул пир, с великой отвагой и стремительностью избавил своих соратников от угрожавшей им смерти и воодушевил их на избиение римлян. Воспользовавшись случаем, эти храбрецы предпочли лучше погибнуть в сражении, чем от голода, и вот тотчас же поднимают они оружие, чтобы убить Лупицина и Максима. Этот самый день унес с собой как голод готов, так и безопасность римлян. И начали тогда готы, уже не как пришельцы и чужаки, но как [римские] граждане и господа повелевать землевладельцами и держать в своей власти все северные области (восточной половины Римской «мировой» империи — В.А.) вплоть до Данубия» (Иордан).

Бешенство, вызванное в обманутых имперскими чиновниками «варварах» невыносимо подлым поведением «ромеев», было неописуемым. Как вспоминал в своей «Римской истории» Аммиан, римские воины даже не могли уснуть в своих палатках от страха перед «бешеными» готами. Позорные воспоминания о неслыханном унижении, пережитом каждым готом, каждой готской семьей на земле римских «союзников», привело к результату, которого и следовало ожидать. К беспощадному опустошению всей римской Фракии «взбесившимися» готами. В союзе с сарматами, т. е. аланами-асами (такими же светловолосыми и светлоглазыми, как асы нордической мифологии). А также, согласно ряду источников — с гуннами (отнюдь не едиными, как и сами готы — не зря ведь часть гуннов поддерживала еше готов Винитария в борьбе с гуннами Баламбера). Не без помощи римских подданных, недовольных «своей, родной» имперской властью. И в первую очередь — злоупотреблениями ненасытных чиновников налоговой службы.

Доведенные до белого каления, «они (готы «со товарищи» — В.А.) рассеялись по всему берегу Фракии и шли осторожно вперед, причем сдавшиеся сами римлянам, их земляки, или пленники указывали им богатые селения, особенно те, где можно было найти изобильный провиант. Не говоря уже о «врожденной дерзости», большим подспорьем было для них то, что «каждый день присоединялось к ним множество земляков из тех, кого продали в рабство купцы, или тех, что в первые дни перехода на римскую землю, мучимые голодом, продавали себя за глоток скверного вина или за жалкий кусок хлеба. К ним присоединилось много рабочих с золотых приисков, которые не могли вынести тяжести налогов; они были приняты с единодушным согласием всех и сослужили большую службу блуждавшим по незнакомым местностям готам, которым они указывали скрытые хлебные склады, места убежища жителей и тайники. Только самые недоступные или лежавшие далеко в стороне места остались не задетыми при их передвижениях. Не разбирали они в своих убийствах ни пола, ни возраста и все предавали на своем пути страшным пожарам; отрывая от груди матери младенцев и убивая их, брали в плен матерей, забирали вдов, зарезав на их глазах мужей, через трупы отцов тащили подростков и юношей, уводили, наконец, и много стариков, кричавших, что они достаточно уж пожили на свете. Лишив их имущества и красивых жен, скручивали они им руки за спиной и, не дав оплакать пепел родного дома, уводили на чужбину» («Деяния»).

Видимо, зря все-таки корпел Вульфила над сокращением Священного Писания, «вымарывая» из него самые кровожадные места. Или без этой «редактуры» просвещенные им готы вели бы себя еще хуже?..

После ряда сражений с неясным исходом в 378 г. произошла кровавая бойня под Адрианополем, нынешним Эдирне в европейской Турции. Разгром, ставшей для римлян не просто вторыми Каннами, но, поистине, репетицией Армагеддона, Страшного суда. Ибо отношение вестготов к римлянам, к своей собственной судьбе, роли и задаче на римской земле изменились самым решительным образом. Кровавое поле битвы под Адрианополем стало началом и исходной точкой великих готских завоевательных походов через всю оцепеневшую от страха римскую Европу. Нам с вами, уважаемый читатель, очень повезло. Ибо, на наше счастье, как раз Адрианопольская битва (а точнее говоря — резня) была описана ее непосредственным участником (с римской стороны). И это описание дошло до нас. Аммиан Марцеллин описал ее нам не только со всей обстоятельностью и профессионализмом римского штабного офицера. Но и с присущим ему литературным талантом, помноженным на незабываемые личные впечатления и воспоминаниями о том страшном дне. О «черном дне» римских вооруженных сил. Сначала Аммиан излагает краткую предысторию разгрома римских легионов «варварами». Описывая принятие арианским автократором Востока Флавием Валентом II рокового решения отклонить миротворческую миссию присланного в римский лагерь готами христианского (по всей видимости — арианского) пресвитера. И напасть на своих готских единоверцев. Причем напасть на «варваров» в одиночку, не дожидаясь подхода войск императора Запада Флавия Грациана (чтобы не делить с ним победных лавров!). Силами одной своей армии. К тому же давно не кормленной. «Людей и лошадей мучил страшный голод» («Деяния»).

Затем историк как бы вводит нас в самую гущу битвы под Адрианополем:

«Со всех сторон слышался лязг оружия, неслись стрелы. Беллона (римская богиня войны — В.А.), неистовствовавшая со свирепостью, превосходившей обычные размеры, испускала бранный сигнал на погибель римлян; наши начали было отступать, но стали опять, когда раздались задерживающие крики из многих уст. Битва разгоралась, как пожар, и ужас охватывал солдат, когда по несколько человек сразу оказывались пронзенными копьями и стрелами. Наконец, оба строя столкнулись наподобие сцепившихся носами кораблей, и, тесня друг друга, колебались, словно волны во взаимном движении. Левое крыло подступило к самому табору (готскому кругообразному укреплению из повозок, т. н. вагенбургу — В.А.), и если бы ему была оказана поддержка, то оно могло бы двинуться и дальше. Но оно не было поддержано остальной конницей, и враг сделал натиск массой; оно было раздавлено, словно разрывом большой плотины, и опрокинуто. Пехота оказалась, таким образом, без прикрытия, и манипулы (римские подразделения по двести человек, состоявшие из двух центурий каждая, получившие свое название от навершия боевого значка, имевшего форму человеческой руки, по-латыни: «манус» — В.А.) были так близко один от другого, что трудно было пустить в ход меч и отвести руку. От поднявшихся облаков пыли не видно было неба, которое отражало угрожающие крики. Несшиеся отовсюду стрелы, дышавшие смертью, попадали в цель и ранили, потому что нельзя было ни видеть их, ни уклониться» (Аммиан).

Очевидно, Аммиан описывает истребление большей части римской пехоты в холмистых окрестностях Адрианополя, за чьими спасительными стенами уже не могло укрыться разбитое императорское войско. Каждый овраг и лог, каждая ложбина и лощина превращались в смертельную западню. Римские легионарии и ауксилиарии, сгрудившиеся, вынужденные сражаться в страшной тесноте и давке, были в куда менее выгодном положении, чем сохранявшие подвижность готы с их союзниками (конными аланами и гуннами), чьи стрелы и дротики не знали промаха.

«Когда же высыпавшие несчетными отрядами варвары стали опрокидывать лошадей и людей, и в этой страшной тесноте нельзя было очистить места для отступления, и давка отнимала всякую возможность уйти, наши в отчаянии взялись снова за мечи и стали рубить врага, и ВЗАИМНЫЕ (выделено нами — В.А.) удары секир (уважаемый читатель, вероятно, обратил внимание на наличие такого типично германского оружия, как боевые топоры, и у «варваров», и у «римлян» — по большей части — тех же «варваров» — В.А.) пробивали шлемы и панцири. Можно было видеть, как варвар в своей озлобленной свирепости с искаженным лицом, с подрезанными подколенными жилами, отрубленной правой рукой или разорванным боком, грозно вращал своими свирепыми глазами уже на самом пороге смерти; сцепившиеся враги вместе валились на землю, и равнина сплошь покрылась распростертыми на земле телами убитых. Стоны умирающих и смертельно раненых раздавались повсюду, вызывая ужас. В этой страшной сумятице пехотинцы, истощенные от напряжения и опасностей, когда у них не хватало уже ни сил, ни умения, чтобы понять что делать, и копья у большинства были разбиты от постоянных ударов, стали бросаться лишь с мечами на густые отряды врагов, не помышляя уже больше о спасении жизни и не видя никакой возможности уйти…»

Исход той эпохальной битвы римлян с «варварами» окончательно решила готская конница, которая «вернулась (на поле боя — В.А.) с Алафеем и Сафраком во главе вместе с отрядом аланов. Как молния появилась она с крутых гор и пронеслась в стремительной атаке, сметая все на своем пути» (Аммиан).

Данное беспристрастным Аммианом описание Адрианопольской резни не дает нам общей картины построения войск противоборствующих сторон и хода сражения. Но из него явствует, что римское войско было окружено, отрезано и заперто на холмистой местности. В результате безмерной переоценки августом Востока Валентом II своих собственных сил и фатальной недооценки им сил противника. Единственным римским военачальником, предостерегавшим злополучного императора от недооценки готов и их военного могущества, был «магистр эквитум» (начальник конницы) Виктор, сармат по происхождению — типичный «федерат». «Варвару» Виктору, поседевшему на римской службе (именно он активно участвовал в «челночной дипломатии» перед заключением «тильзитского» мира с Атанарихом посреди полноводного Истра), наверняка не раз приходилось иметь дело с готами (и своими соплеменниками-сарматами, союзными готам). Поэтому он настоятельно советовал императору, взяв готский стан в окружение, дождаться подкреплений из западной половины империи, которые обещал прислать август римского Запада Грациан. Но август римского Востока Валент и окружавшие его льстецы, уверенные в легкой победе, сочли сарматского «федерата» пораженцем (если не тайным ренегатом). И, вопреки всем предостереженьям осмотрительного Виктора, перешли в гибельное для римлян наступление. Забыв древнее правило римских стратегов: никогда не пренебрегай противником, каким бы ничтожным и слабым тот ни казался.

Судя по всему, римляне ошибались и в оценке численности готского народа-войска. По недостоверным донесениям лазутчика, готов было не более десяти тысяч. Эта ложная разведывательная информация (если не прямая «деза» — возможно, лазутчик был готом или иным ненавистником империи вообще либо императора Валента — в частности) укрепила уверенность августа Нового Рима в конечном успехе. Значит, римлян было под Адрианополем не меньше двенадцати или даже пятнадцати тысяч опытных бойцов (хотя и спешно набранных из разных легионов). Готов же «со товарищи», коль скоро они обладали в действительности подавляющим численным превосходством и смогли нанести опытным легионерам сокрушительное поражение, было, по меньшей мере, тысяч тридцать (если не все сорок, хотя никак не сто — утеврждавшие последнее греко-римские авторы полностью оправдывали пословицу «у страха глаза велики»). Весьма внушительная военная сила для той эпохи римской истории (в которую, по оценкам историков, во всей Европе, включая «Скатинавию», насчитывалось не больше 6 миллионов германцев). В отличие от Иордана и некоторых его современников (чуждых военному делу и в армии никогда не служивших), непомерно преувеличивающих численность тогдашних армий, профессиональный военный Аммиан, ветеран множества компаний, как раз в данном вопросе вполне достоин доверия.

Значит, под Адрианополем готы «со товарищи» (о численности присоединившихся к «варварам» римских перебежчиков мы можем только догадываться) пошли «ва-банк». Выставив в поле против римлян всех способных носить оружие (включая захваченное у римлян). Развязав против римского самодержца Валента, так сказать, всенародную войну. Памятуя о постигшем их при переходе через Истр всенародном несчастье, отучившем их доверять римлянам. Одержанная готами победа была полной, полнее и быть не могло. Под Адрианополем пало тридцать пять римских трибунов (включая командующих легионами). Бежали все, кто уцелел. Даже славившиеся особой стойкостью армянские конные отряды. Даже «вернейшие из верных» — германцы-батавы, лучшие кавалеристы римской армии со времен Клавдия Друза Германика — пасынка Октавиана Августа. Сам восточный император Флавий Валент не пережил «черного дня» своих легионов. Правда, он не доблестно пал в жестокой сече с готами (как, скажем, в свое время — общеримский император Деций, сбитый готскими «варварами» в бою с коня в болото и в этом болоте утонувший). А погиб мучительной и совсем не героической смертью уже после боя. Утверждали, что: «Валент не сразу испустил дух, но несколько кандидатов и евнухов (как же без них? — В.А.) отнесли его в деревенскую хижину и скрыли на хорошо отстроенном втором этаже (как видно, не такие уж плохие были у иных крестьян Второго Рима хижины! — В.А.). Пока там ему делали неопытными руками перевязку, хижину окружили враги, не знавшие, кто он. Это и спасло его от позора пленения. Когда они (готы — В.А.) попытались сломать запертые на засовы двери и их стали обстреливать сверху, то, не желая терять из-за этой задержки возможности пограбить, они снесли вязанки камыша и дров, подложили огонь и сожгли хижину вместе с людьми. Один из кандидатов, выскочивший через окно, был взят в плен варварами. Его сообщение о том, как было дело, повергло в большое горе варваров, так как они лишились великой славы взять живым правителя римского государства. Тот самый юноша, тайком вернувшийся потом к нашим, так рассказывал об этом событии» («Деяния»).

В первую очередь победоносные германцы были раздосадованы, думается, тем, что лишились огромного выкупа. Который непременно получили бы за Валента II, попадись он им живым. Возможно, богачам Второго Рима пришлось бы отвалить «варварам» за плененного теми императора Востока столько золота, сколько Валент весил (а весил он немало). Но и без того роковой для римлян день 9 августа 378 г. принес готам «со товарищи» несметную добычу. И, самое главное, им удалось окончательно сломить вооруженное сопротивление восточных римлян. Военная фортуна (или Фрауйя-Христос) отдали готам на поток и разграбление всю Фракию до самого Босфора. Специфическое расположение Адрианополя на трех реках делало поле битвы настолько тесным, что неистовое «бешенство» готов не могло не восторжествовать над легионами и ауксилиями армии константинопольского императора, лишенными свободы маневра. Римляне оказались неспособными даже на организованный отход. Мало того! Когда отважный сармат Виктор попытался собрать горсть воинов, чтобы вывести из сечи раненого августа Востока, он не смог найти никого, кто был бы готов за ним последовать. «И в гиблом бегстве потерялся» (как сказал бы греческий трагик Эсхил).

Так что под Адрианополем римские легионы и ауксилии пережили не просто разгром, а форменную катастрофу. Аммиан приводит скорбный список вельмож, сановников и представителей нобилитета римского Востока, нашедших в этот день смерть на кровавом поле брани. «Варварами» были убиты магистр педитум (командующий пешими войсками) Себастиан (Севастиан), его предшественник на этой должности Траян; комес стабули (начальник императорской конюшни) Валериан, магистр оффиций (заведующий дворцовым управлением) Эквиций. Среди павших трибунов был трибун промотов — римской отборной конницы — Потенций, сын магистра милитум Урсицина, давнего друга и соратника самого Аммиана. «Уцелела, как известно, только треть (римского — В.А.) войска» («Деяния»). Все разбежались, кто куда…

После краткого некролога сожженному заживо готами августу Востока Валенту, Аммиан описывает, как готы безуспешно попытались взять Адрианополь, отчаянно обороняемый римскими чиновниками, гражданами и уцелевшими воинами. Возможно, все еще пребывавшие во власти охватившего их бешенства и ненависти к римлянам, готы сами лишили себя плодов одержанной победы, ожидавшей их в «городе Адриана» богатой добычи и хранившихся там сокровищ покойного августа Валента. Добытых «жадным до чужого добра» восточно-римским августом-арианином «неправыми путями». Ибо: «В стремлении заполучить большие богатства он не знал меры» (Аммиан). Триста римских пехотинцев, стоявших на самом бруствере, «построившись тесным клином», вышли из города, чтобы перейти на сторону осаждающих (судя по клинообразному построению и попытке переметнуться к готам, эти «римские мужи» сами, вероятно, были готами или, во всяком случае, германцами!). Но ратоборцы Фритигерна перебили их всех до единого. Другие осажденные, наблюдавшие со стен и башен за бойней, учиненной готами под стенами города, сделали из происшедшего надлежащие выводы. И больше перебежчиков не было. Защитники Адрианополя, знавшие теперь, что пощады им не будет, бились с примерной стойкостью.

В конце концом готов утомили сопряженные с немалыми потерями, но неизменно безуспешные попытки взять Адрианополь приступом. Сняв осаду, они присоединились к своим соратникам, грабившим беззащитную сельскую местность. Сопряженных с этим ужасов Аммиан уже не описывает. Зато не без удовлетворения сообщает о решительных действиях военного магистра Юлия, командующего (восточно-)римскими войсками «по ту сторону Тавра»: «Получив известие о несчастьях, произошедших во Фракии, он отдал относительно всех готов, которые были приняты до этого на службу и распределены по разным городам и укреплениям, тайный приказ ко всем их командирам, — все были римляне, что в наше время случается редко (еще одно свидетельство прогрессирующей варваризации римской армии, коснувшейся даже высшего командного состава — В.А.), — в котором повелевал всех их, как по одному сигналу, в один и тот же день, вызвать в предместье как бы для выдачи обещанного жалованья и перебить. Это разумное распоряжение было исполнено без шума и промедления, и благодаря этому восточные провинции были спасены от великих бедствий» («Деяния»).

Что ж, дело известное, «хороший варвар — мертвый варвар» …

Аммиан завершает книгу XXXI своей «Римской истории» главой о смерти августа Востока Валента и следующими словами: «в эти дни магистр армии по эту сторону Тавра, Юлий, отличился решительным поступком, имевшим спасительные последствия < … > Вот что я, бывший солдат и грек по происхождению, изложил по мере сил, начав от правления Цезаря Нервы и доведя рассказ до гибели Валента. Я обещал в труде своем представить истину и нигде, как думаю, сознательно не отступил от этого обещания умолчанием или ложью. Остальные события пусть опишут другие, более сильные, чем я, имеющие преимущество молодых лет и учености. Если же они — будь это им угодно — примутся за подобное, то мой им завет — дать своей речи более высокий полет».

Позднейшая историография воздала Аммиану по заслугам. Он по праву считается одним из наиболее правдивых и достойных доверия античных историков. Ибо не просто оправдывает или осуждает того или иного героя своих «Деяний», но и неизменно приводит достаточно веские доводы в поддержку своей позиции. Правда, роль современника и очевидца связана и с определенными недостатками изложения. Особенно заметными при описании Аммианом Марцеллином событий последнего года, описанного в «Деяниях», и нескольких предшествующих лет. Заметно, что, потрясенный шумом битвы, гибелью друзей, и увлеченный ходом действия, стремительно разворачивающегося у него на глазах, историк поневоле отводит первостепенное место личным переживаниям и впечатлениям, как бы отодвигая на второй план события, действительно важные для истории — роковое решение императора Востока Валента II и эпохальные последствия этого решения.