«Надо бы о чем-то заговорить, — подумал Митя, — хоть она и малолетка, все равно неловко как-то в молчанку играть».

— Здесь учишься? — Митя кивнул в сторону школы, когда они поравнялись с ней.

— Ага. Вон от угла наши два окна, форточка разбита.

— Нехорошо, — сказал Митя.

— Что нехорошо? — Та́нюшка быстро взглянула на него, бровки ее прыгнули.

— Форточки бить. Мы в наше время форточек не били.

Та́нюшка засмеялась.

— А что вы делали?

Митя ответил с достоинством:

— Мы лазили аккуратно.

— И давно это фантастическое время миновало?

— Как сейчас помню, года три назад.

— О, да ты уже в возрасте, — важным голосом произнесла Та́нюшка.

Митя вдруг насторожился.

— Разумеется, — сказал он, покосившись на нее. — А тебе еще долго тут лямку тянуть?

Та́нюшка снова засмеялась, хотя Митя и на этот раз не сказал ничего смешного, быстро откинула обеими ладошками волосы с висков.

— Уже, можно сказать, оттянула. Через месяц выпускные, на аттестат.

Митя слегка смутился. Он уверен был, что она совсем девчонка, ну — не старше восьмого. Поэтому и взял с ней этот легкий, несерьезный, покровительственный тон. И имя ее с непривычным ударением на первом слоге звучало ласково, «по-детски» — Та́нюшка. Надо было срочно перестраиваться.

— Выбор жизненного пути, значит… — пробормотал он. Но тут его провожатая свернула с дороги и остановилась перед калиткой бревенчатого, под железной крышей, пятистенника. Они вошли во двор. На углу дома, под водосливной трубой, стоял телок с лысинкой на лбу. Воинственно опустив розовые, как морковинки, рожки, бодал бочку.

Та́нюшка, проходя, хлопнула телка по лысинке, проговорив ласково: