— Зачем вы встали? Вам нельзя.

— Еще чего! — грубо бросил Митя уже с порога и исчез в комнате.

Минуты через три он, громыхая сапогами, вышел в прихожую и снова столкнулся с девчонкой. Она стояла в дверях, держа у груди книжку с заложенным между страниц пальцем, ждала его.

Мите показалось неловким пройти молча, он спросил:

— А где Петр Игнатьевич?

— На митинге он, — сказала девчонка. — Все туда ушли.

— На каком митинге?

— На праздничном, А куда вы так срочно собрались?

— Черт, — сказал Митя в сердцах, — праздник же, в самом деле. Долго у вас тут митингуют?

— Когда как. Сегодня погода хорошая, может, и долго.

— А ты что же?

— Мне поручили возле больного сидеть.

— Это я, что ли, больной? Спасибо, но я здоров… Значит, трактора в поселке мне сегодня не раздобыть, — подытожил Митя и стал искать на вешалке свою шапку, но тут же вспомнил, что утопил ее в овраге.

Девчонка неожиданно засмеялась:

— Не раздобыть, конечно. А зачем вам?

Митя хотел объяснить ей, что надо вытащить из оврага тягач, но вдруг обиделся: раз она живет здесь, значит, наверняка знает все, рассказали небось, чего же смеяться.

— Ладно, — бросил он хмуро и пошел во двор.

Утро было свежее, солнечное, от сырых мостков шел пар. В голых ветвях ранета, вдоль забора, шумно, скандально возилась какая-то пернатая мелочь.

Он почувствовал головокружение, присел на ступеньку. Откуда-то издалека доносились звуки духового оркестра. Бодрые, маршевые мелодии окончательно расстроили Митю. Он изо всех сил зажмурился. Даже птичья веселая возня на ранете действовала на него угнетающе.

Он поднял глаза, и сквозь сетку еще голых, без листвы, ветвей увидел возвышающийся над забором зеленовато-округлый верх кабины и приподнятый овал люка над ней. Эта страшно знакомая деталь настолько поразила его, что он еще несколько мгновений сидел, весь оцепенев, боясь ошибиться.