— Как тут не согласиться. Готов.
— Отрадно слышать. Так кто ты такой?
Я закашлялся.
— Можно сначала штаны надеть, а то неуютно как-то. Да и не прилично в приличном обществе без штанов находиться.
Гвоздь кивнул, и на меня натянули штаны.
— Слушаю тебя. Только рассказывай так, чтоб я поверил. А иначе… Ребятушки, покажите ему, чем мы любим преступников потчевать.
Мужик в белом халате и лицом законченного садиста, которого хозяин обозвал Капустиным, подкатил столик и продемонстрировал хирургический набор: ножи, щипцы, расширители и прочий инструментарий, от которого стало холодно. Когда старуха говорила про свежевание, я думал, это форма речи такая, оказалось, всё по-настоящему. И сразу захотелось говорить только правду.
— Загонщик я. Ты же видел штрих-код. Да и одежда…
— Не показатель, — мотнул головой Гвоздь. — Среди моих квартирантов столько татуированных, что я удивляюсь, как сам до сих пор штрих-код себе не наколол. Капустин, ну-ка сними с него перчатку, чтоб сговорчивее был.
— С какой руки?
— Да пусть с левой.
— Гвоздь, — качнулся Сивер, — народ во дворе просил, чтоб его на площади свежевали. Уважь людей.
— Им тоже останется. Приступай, Капустин.
Здоровяк взял скальпель, крючок.
— Да погодите вы! — взвизгнул я. От страха тело покрылось липким потом, в горле запершило. — Погодите… Я реально с Загона. Миссионеры меня в Придорожном взяли месяца полтора назад. Я в рабочей бригаде был, охранником. У вас в тот день электричество обрезали. Примас хотел меня в миссию взять, бухтел всякую хрень про Великого Невидимого, перед посвящением наногранды вкололи. А я сбежал. Не верите? Вот у этих, — я кивнул на Сивера, — планшет мой и ножи!
— Ножи? — вскинул брови Гвоздь. — Какие ножи? От Гудвина? — и развернулся к дикарю. — Ну-ка, усач, выворачивай карманы.
Сивер попятился. Подручные хозяина прижали его к стене, обшманали, вытащили ножи, планшет.
— Гвоздь… — затрясся усатый. — Это не по закону. Мы хабар по чесноку взяли.
— Ты мне про закон лепить вздумал? Я здесь закон! А ты плесень. Я же предупреждал, чтобы весь инклюзив от брата Гудвина несли мне. С баблом не обижу, доверием обласкаю. А ты, сучий потрох, скрысятничал. И ты тоже, — повернулся он к Танцору.
Молодой рухнул на колени.