Помимо этого глава Золотой Орды предпринял и дипломатические акции. Действуя где угрозами, где широкими обещаниями, он попытался найти союзников. Встав на границе Рязанского княжества, он отправил своих послов в Рязань, где княжил Олег Рязанский, и потребовал его участия в походе на Москву. В качестве награды за союз он пообещал отдать ему когда-то принадлежавшую Рязани, а затем перешедшую к Московскому княжеству Коломну, важный в стратегическом отношении город при слиянии Оки и Москвы-реки. При этом Мамай требовал безусловного выполнения своего приказа, говоря, что может справиться с московским князем и своими силами, правда не уточняя, что будет с Рязанью на обратном пути татар после взятия Москвы. Если же рязанский князь поможет привлечь на сторону татар литовского князя Ягайло, то можно подумать и о гораздо больших уступках Рязани.
Олегу Рязанскому не оставалось ничего иного, как отправить к литовскому князю своего боярина Епифана Кореева. Его миссия оказалась успешной. Ягайло согласился и отправил своих послов к Мамаю.
Будущие союзники довольно долго торговались, но, когда Мамай широким жестом предложил после победы просто-напросто разделить Московское княжество между Ягайло и Олегом, все сомнения были отброшены.
В результате всех этих усилий к лету 1380 г. Мамаю удалось сколотить широкую антимосковскую коалицию. Общее число воинов, которое она могла выставить, не подлежит сколько-нибудь точному учету. Некоторые источники указывают цифры в 200, 400 и более тысяч человек. Не решаясь подтвердить или опровергнуть их, укажем на очевидное – поход Мамая задумывался исключительным по своему размаху и грандиозности.
Поход татар начался в июне – начале июля: ордынцы переправились через Волгу, подошли к Дону и встали на южной границе Рязанского княжества, близ устья реки Воронеж. Здесь Мамай провел около трех недель, ведя переговоры с Литвой и Рязанью, а заодно вырабатывая план наступления: все три союзника должны были подойти к Оке на «Семен день», то есть 1 сентября. Воевать на три фронта Дмитрий, понятное дело, не мог и по планам союзников должен был бежать далеко на север – в Великий Новгород или на Двину. Начало осени было выбрано Мамаем не случайно: еще в начале похода он приказал всем татарам в Орде не сеять хлеба, «не велел хлеба пахать», рассчитывая получить необходимые припасы из созревшего к тому времени урожая на русских полях.
Пока в ставке Мамая шли переговоры, в Москве 23 июля («по Ильине дни на третей день») получили известие о появлении отрядов противника. Прискакавший гонец из пограничной сторожевой заставы сообщил о появлении ордынцев на берегах Воронежа. Более подробно о намерениях и численности татар, кроме того, что они были «во мнозе силе», посланец ничего сказать не мог. Полученные сведения, хотя и были скудны, все же указывали на серьезную опасность, нависшую над Москвой.
Московский князь Дмитрий Иванович срочно послал за своим двоюродным братом Владимиром и разослал по всему княжеству гонцов с призывом собираться к 31 июля для отпора захватчикам. Местом сбора была назначена Коломна, где сосредоточивались основные запасы продовольствия и фуража. Ока, являвшаяся основным рубежом московской обороны вплоть до XVI в., представляла собой серьезную преграду, и за ней вполне можно было отбиться от противника.
Мамай тем временем не спешил. Его многочисленная конница расположилась кочевьями, поджидая подхода отрядов генуэзской пехоты из Крыма и союзной литовской рати. Более того, уверенный в своем успехе, он отправил в Москву послов, требуя от Дмитрия уплаты дани в тех размерах, в каких Русь платила раньше – в период наивысшего расцвета Золотой Орды. Переговоры ни к чему не привели. Однако вслед за отъехавшими послами Дмитрий послал к Мамаю своего боярина Захария Тютчева. И хотя Тютчеву были вручены богатые дары, чтобы «почтить» Мамая, главная его задача состояла в выяснении численности татарских сил, а также планов и намерений противника. С ней московский дипломат справился чрезвычайно успешно.
Заехав как бы «по дороге» в Рязань, Тютчев узнал ошеломляющую новость о союзе Мамая с Олегом и Ягайло. С этим известием он тайно послал своего «скоровестника» на Москву.
Дмитрий находился с князем Владимиром Серпуховским на пиру у боярина Микулы Васильевича, когда к нему пришло это поразившее всех сообщение. Было отчего задуматься: вместо одного противника намечалась война сразу с тремя. Становилось очевидно, что предстояло не отражение обычного татарского набега, а широкомасштабная война. Дмитрий тут же распорядился послать гонцов ко всем своим союзникам из числа русских князей.
Правда, пока оставалось неизвестно, когда и где назначен сбор противников Москвы, и для выяснения этого в тот же день на «поле» снарядили «сторожу крепких оружников» под началом воеводы Родиона Ржевского. Этот отряд из 70 «крепких и мужественных на сие» воинов отправился на пограничье, в район притоков Дона – рек Быстрой и Тихой Сосны с задачей захватить «языка». Потянулись часы и дни томительного ожидания, но никаких известий от отряда не было. Послали вторую «сторожу» из трех десятков «крепких юношей» со строгим наказом возвратиться как можно быстрее. Еще не дойдя до места, они встретили посланного Родионом Ржевским Василия Тупика с захваченным долгожданным «языком». На допросе пленный татарский вельможа показал, что Мамай идет на Русь, но пока стоит в «поле» и ждет 1 сентября, чтобы соединиться с Ягайло и Олегом Рязанским. Великий князь получил точные данные о расположении, численности и намерениях войск Мамая. Томительная неизвестность кончилась. Надо было спешить. Назначили новый срок сбора войск – на праздник Успения Богородицы 15 августа.
Естественно, все эти события не могли пройти мимо Сергия Радонежского. Наиболее подробный рассказ о его участии в событиях 1380 г. содержится в «Сказании о Мамаевом побоище». Оно сообщает, что сразу после того, как Дмитрий приказал своим полкам собираться в Коломну «на Успение святыа Богородица», он, взяв с собой двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского и «вся князи русские», отправился в Троицкий монастырь «на поклонъ къ отцу своему, преподобному старцу Сергию, благословениа получити от святыа тоа обители». Это произошло в воскресенье 18 августа, в день святых Флора и Лавра. Отстояв службу, Дмитрий хотел было ехать, но Сергий попросил его задержаться и, пока готовили освящение воды, пригласил великого князя к столу. После трапезы игумен торжественно благословил великого князя и «все христолюбивое его въинство». В беседе наедине Сергий уверил Дмитрия, что тот обязательно вернется с победой, и повелел присоединиться к княжеской дружине двум инокам обители, знаменитым впоследствии Пересвету и Ослябе, на которых возложил монашескую схиму. Возвратившись в Москву, великий князь вместе с Владимиром Андреевичем Серпуховским пришел к митрополиту Киприану и поведал о том, что троицкий игумен предсказал ему победу. Митрополит повелел князьям хранить до поры в тайне сказанное Сергием. Спустя несколько дней, в четверг 27 августа, русские рати выступили в поход из Москвы.[761]
Начиная с В. Н. Татищева, рассказ о свидании Сергия Радонежского и Дмитрия Донского прочно вошел в литературу, посвященную Куликовской битве. Н. М. Карамзин писал: «Димитрий выехал из обители с новою и еще сильнейшею надеждою на помощь небесную». Ту же мысль повторил С. М. Соловьев. Еще более образно по этому поводу в 1892 г. высказался В. О. Ключевский в речи, посвященной 500-летней годовщине со дня кончины Сергия: «Глаз исторического знания уже не в состоянии разглядеть хода этой подготовки великих борцов 1380 года; знаем только, что преподобный Сергий благословил на этот подвиг главного вождя русского ополчения, сказав: „Иди на безбожников смело, без колебания, и победишь“».[762]
Но позднее факт посещения Дмитрием Донским Троицкого монастыря был поставлен под сомнение. Изучая события этого времени, исследователи столкнулись с неожиданным обстоятельством – ранние по времени своего создания Рогожский летописец и Симеоновская летопись помещают краткий рассказ о Куликовской битве, но при этом ничего не говорят о каком-либо участии в связанных с ней событиях Сергия Радонежского. Более подробное изложение событий содержится в Московском летописном своде конца XV в. Однако и в нем о Сергии говорится лишь следующее: «…прииде князь великы Дмитреи Ивановичь к реце Дону за два дни до Рожества святыя Богородица. Тогда же прииде грамота к великому князю от преподобнаго игумена Сергия от святаго старца благословенаа, в неи же и писано благословение таково, веля битися ему с татары: “что бы еси, господине, такы и пошелъ, а поможет ти Богъ и святая Троица“».[763] Наиболее же полный рассказ о событиях 1380 г. содержится в «Сказании о Мамаевом побоище».
Однако это произведение, являющееся одним из самых известных памятников русского Средневековья, было создано более чем столетие спустя после Куликовской битвы. Обратили внимание историки и на другую особенность «Сказания…». Оно дошло до нас не только во множестве списков, но и в различных редакциях, отличающихся одна от другой как по времени написания, так и содержанием. Каждая редакция, излагая основную канву событий, вместе с тем добавляет к общей картине новые частности и детали. При этом возникает внешне кажущаяся парадоксальной картина – чем дальше по времени от самой битвы создавался рассказ, тем больше в нем появлялось подробностей и уточнений. Первые очень краткие рассказы о сражении превращаются в многостраничные повествования, обрастающие все новыми и новыми подробностями. Что касается их достоверности, целый ряд зафиксированных в «Сказании…» фактов не находит подтверждения в других источниках и даже порой им противоречит.
На это обратил внимание еще Н. М. Карамзин, отметивший эпизод «Сказания…», в котором говорилось, что к Дмитрию Донскому на выручку пришли белозерские князья. Однако их имена отсутствовали в опубликованном к тому времени родословии этой ветви потомства Рюрика, помещенном в «Бархатной книге». Все это в итоге привело историографа к оценке «Сказания…» как источника в высшей степени недостоверного и во многом баснословного.[764] С. М. Соловьев в целом поддержал точку зрения Н. М. Карамзина. По его мнению, значение Куликовской битвы было настолько велико, «что одним сказанием не могли ограничиться. О подобных событиях обыкновенно обращается в народе много разных подробностей, верных и неверных: подробности верные с течением времени, переходя из уст в уста, искажаются, перемешиваются имена лиц, порядок событий; но так как важность события не уменьшается, то является потребность собрать все эти подробности и составить из них новое украшенное сказание; при переписывании его вносятся новые подробности. Это второго рода сказание отличается от первого преимущественно большими подробностями, вероятными, подозрительными, явно неверными».[765]
Последующие наблюдения исследователей, изучавших многочисленные списки данного памятника, казалось бы, подтверждали мнение двух видных ученых. С течением времени в этом источнике выяснялись все новые и новые неточности и противоречия. Дело дошло до того, что стало непонятным – когда, собственно, произошла Куликовская битва?
В этом легко убедиться, если сравнить, как определяют дату сражения различные редакции этого памятника. Все они единодушны в том, что битва состоялась 8 сентября 1380 г. Разногласия появляются в определении того, на какой день недели приходилось это событие. Содержащаяся в составе Рогожского летописца Краткая летописная повесть, а также Пространная редакция (в составе Новгородской Четвертой летописи) и «Задонщина» сообщают, что битва произошла в субботу. Если же обратиться к более поздним редакциям, обнаружатся определенные неувязки. Основная и Распространенная редакции «Сказания…» называют днем битвы пятницу (Киприановская обходит этот вопрос). Согласно же Печатному варианту Основной редакции, битва состоялась в воскресенье.[766] Так в какой же день недели произошло это событие?
Историки сравнительно рано выяснили, что в 1380 г. указанный день приходился на субботу. Тем самым, казалось бы, подтверждался главный тезис известных работ А. А. Шахматова по истории русского летописания о том, что наиболее точную информацию содержат древнейшие из дошедших летописей, а при описании тех или иных событий следует опираться в первую очередь на ранние источники, содержащие правильную датировку. Что же касается «Сказания…», хотя и содержащего массу дополнительных подробностей, не встречающихся в более ранних источниках, отношение к нему стало крайне скептическим.
В соответствии с этими выводами применительно к нашей теме возникает следующий вопрос: можно ли доверять сведениям поздней Никоновской летописи и «Сказания…», описывающим подробности свидания Сергия Радонежского и Дмитрия, или же историку следует опираться только на данные более ранних летописей, где рассказ о нем отсутствует? В более широком плане этот вопрос стал сводиться к проблеме достоверности поздних летописных сводов по сравнению с более ранними.