Стражники с трепетом в душе следили за метаниями графа. Его дикий нрав был известен всем, и надежд на снисхождение не оставлял. К их удивлению, исчезновение пленника того хотя и взбесило, но свою злость он на них сорвать не пытался. Это было так непривычно, что они насторожились еще больше, потому что не знали, чего теперь от него ждать. Вдруг он придумает для них наказание куда изощреннее и мучительнее, чем прежде?

Но вместо ожидаемого наказания получив задание тщательно обыскать все вокруг и обнаружить следы побега, стражники со всех ног бросились его исполнять, желая ублаготворить своего непредсказуемого господина.

Обыск первого этажа дома ничего не дал. Шум, поднятый стражниками во главе с самим графом, возмутил живущую в гостевых покоях Амелию Паккат, кузину графа. Она выплыла из комнаты и истошно завопила:

– Что здесь происходит? Кто дал вам право тут шуметь и двигать мебель?

Контрарио поморщился. И какого дьявола он терпит тут эту дуреху?! Не собираясь соблюдать дурацкий политес, рявкнул в ответ:

– Заткнись, дура! Указывать будешь в своем доме!

Увидев во главе стражников неистового кузена собственной персоной, та немедля прикинулась обиженной и недоумевающей.

– Дорогой мой кузен! – воскликнула она, прижимая ко лбу тыльную сторону ладони, – От такого шума я заболеваю! Мне плохо!

Она вознамерилась упасть в обморок, только вот нужно это было сделать и достоверно, и так, чтобы ее успел подхватить кто-нибудь из мужчин – падать на холодный каменный пол ей вовсе не хотелось.

– Эту бабенку не ловить! – отдал насмешливый приказ граф своим людям, и стражники вмиг отодвинулись от нее подальше.

Амелия не сразу поняла, о какой бабенке идет речь, а сообразив, чуть было не завопила от возмущения еще громче. Но, вовремя вспомнив, чем заканчивались все ее демарши в присутствии кузена, не соблюдавшего кодекс чести дворянина, прямо запрещающего бить знатных дам, замолчала, наступив на горло собственной гордости.

Величественно, словно опальная королева, ушла в свои покои и только там дала волю гневу. Служанки сразу сбежали, не желая становиться объектом истязаний, и Амелии пришлось удовлетвориться лишь жалким пинанием мебели, поскольку портить свои вещи Контрарио тоже строго-настрого запретил, и теперь ей в порыве гнева нельзя было разбить даже самую малюсенькую тарелочку. Это взбеленило ее еще больше, и она яростно погрозила кулаком в сторону ненавистного кузена, поклявшись отомстить ему за все свои лишения и унижения.

К вечеру граф обыскал не только собственный дом, но и все окрестности, но так ничего и не нашел. Это бессилие было до того отвратительно, что он сам, собственными руками, был готов разобрать дом по камушку, но найти тот тайный, ход, по которому Сильвер выбрался из темницы.

Он рассеянно стоял в своем маленьком садике, когда к нему подошел заменивший Фонсо Рорим. Контрарио вопросительно повернулся к сенешалю, и тот с сомнением спросил:

– Граф, а если пленник выбрался не через тайный ход, а через люк? Мы же не обследовали потолок в темнице.

Это предположение походило на откровенный бред, но, поскольку ничего другого не оставалось, граф снова спустился туда, где сидел Сильвер. До высокого потолка было почти четырех человеческих роста – не достать даже при помощи поставленных друг на друга стола и табурета.

По узким переходам подземелья стражники с трудом протащили садовую лестницу и при помощи факелов обследовали потолок. И да – в плотной каменной кладке наверху один из глазастых стражников заметил небольшой уступ. Надавил на него, и показались очертания крышки небольшого люка.

Из темницы открыть его не удалось даже объединенными усилиями пяти здоровенных мужиков, пришлось искать выход снаружи. Чтоб найти его, граф приказал кричать в люк одному из стражников, отличавшемуся на редкость громким басистым голосом.

Редкие прохожие, быстро пробегающие по главной площади столицы, с удивлением смотрели на стражников графа Контрарио, то и дело прикладывающихся ухом к холодным камням мостовой. Ничего не было слышно. Граф дошел до точки кипения, ведь знать, что в твой дом есть ход, о котором ты не имеешь ни малейшего понятия, неприятен любому человеку, а уж ему, самолюбивому и нетерпимому к любой мелочи, тем паче.

Когда он уже думал, а не убить ли ему парочку подозрительных слуг, прибавив к ним и следящих за ним издали зевак, к нему подбежал один из стражников и, запыхавшись, произнес: