– Подождите!

Ему удалось наконец подняться. Ноги не слушались, но он упорно продвигался к двери. В коридоре, опять, как вчера, прислоняясь к стене, он достиг соседней двери и нажал на ручку. Дверь была заперта. За ней не было ни звука.

– Ну что я вам сказала, – тихо отозвалась Василиса, которая, как оказалось, шла за ним следом. – Пойдемте, вам надо присесть на диван. У вас кровь на затылке запеклась, волосы склеились… Я сейчас принесу что-нибудь холодное. Нужно сделать компресс.

Василиса пошла на кухню. Краснов смотрел ей вслед, не говоря ни слова. Он ничего не понимал. Он поднял руку и дотронулся до затылка, и нащупал шишку… Он помнил, как, падая с подоконника, ударился о батарею. Он отчетливо помнил голос мамы. Он увидел ее лицо. Он вспомнил, как она стояла там, в соседнем доме, в открытом окне и звала его… Но этого быть не могло. Ей было уже почти семьдесят, а там, в окне, она была совсем молодой, как на фотографиях ее студенческой жизни. Она жила сейчас в Нью-Йорке со своим вторым мужем… Она не могла быть здесь вчера вечером. Значит, это был сон. Жестокий, очень болезненный для него сон. И такой реальный, буквальный, гиперреалистичный… Ему вдруг стало так больно, так тошно. Он вспомнил о том недопонимании, которое постоянно присутствовало между ним и матерью. Вспомнил, как она оставила его и отца в самый сложный момент, в середине 90-х, и ушла к другому мужчине. Вспомнил ссоры, крики по телефону. Вспомнил похороны отца, на которые она не приехала… Вспомнил, как прошлым летом, во время отдыха в Сан-Франциско, где у ее мужа был небольшой дом у моря, они крупно повздорили, а потом не созванивались полгода… Ему вдруг стало так страшно. Он захотел увидеть или по крайней мере услышать ее. Прямо сейчас. Прямо в эту секунду. Он достал телефон и судорожно стал искать ее номер. Нажав на кнопку, он слушал гудки. Никто не подходил. Видимо, она ушла из дома и оставила телефон на своем письменном столе. Она часто так делала. И его это всегда страшно злило. Звонок рассоединили. Он положил мобильный в карман.

Вернулась Василиса с мокрым полотенцем. Она взяла его под руку и повела в гостиную. Там она усадила Николая на диван и приложила полотенце к его затылку.

– Держите. Сейчас полегчает.

Она оторвала руку от полотенца, и тут он заметил, уже во второй раз за несколько месяцев их общения, широкий шрам на ее правой руке, не с тыльной стороны, а с внешней. Чуть выше виднелся еще один, поменьше по длине, но намного глубже, чем первый. Василиса заметила его взгляд и поспешила закрыть шрамы рукавом жакета. Краснов понял, что она все время скрывала от него этот шрам, не хотела показывать. Очевидно, что это не были следы попытки самоубийства, это были зарубцевавшиеся раны от насилия. Кто-то очень давно, судя по состоянию шрама, нанес ей сильный удар, возможно даже, ножом.

Василиса растерянно, как-то беспомощно смотрела на него. Она случайно выдала свою тайну. Ей было неприятно, что эта завеса приоткрылась, и Николай стал свидетелем того, что не предназначалось для его глаз.

– Вот… Упала с велосипеда в детстве…

– Ничего не нужно объяснять… – тихо сказал Николай.

Василиса покраснела, опустила глаза.

– Скажите, Василиса, значит, первый муж вашей мамы попал в колонию?

Василиса вся вспыхнула. Казалось, она сильно испугалась этого вопроса. Но, по всей видимости, она была рада, что Николай отвлекся от шрамов на ее руке и перешел к другой, хотя не менее неприятной теме из прошлого.

– Да, – ответила она. – Он провел несколько лет в колонии.

– За что?

– На него написали анонимный донос. Обвинили в критике властей, советского строя, даже в хранении валюты.

– Валюты?

– Да. Американских долларов, кажется…

– А известно, кто написал на него анонимку?

Краснов пристально смотрел на нее. Она опустила глаза и молчала.