– Ты, моя дорогая девочка, – выговаривала она своим мягким певучим голосом, – ты хозяйка в доме. Если ты не можешь поставить прислугу на место, она сядет тебе на шею. У Димы своих дел полно. Прислугой должна заниматься женщина… Боишься ты, или нет, а заниматься придется.

В другое время меня бы здорово покоробило само слово «прислуга», но кухарка уже успела меня достать, и я промолчала. Они с нянькой, целыми днями шептались – как это пошло, выходить замуж за богатого мужика и, пока он не слышал, пытались меня прогибать. Повариха подворовывала продукты, уверяя, что я опять «пыталась готовить, но все испортила», – «давайте не будем ее огорчать!», а нянька – трындела, что после игр со мной, «малютки не могут уснуть» и пыталась доказать Диме, что «деточкам лучше вообще без матери, чем с такой».

Жанна Валерьевна внесла небольшой раскол в их единство.

– Что значит, пыталась готовить? – ее голос оставался певучим, но теперь в нем появились стальные ноты. – Я, по-вашему, идиотка? Что она пыталась готовить из сыра с плесенью? Творог с грибами?! А это? Пять килограммов копченной свиной грудинки! Пять!.. Это тоже Ангелина купила? Еще скажите, что она и из этого пыталась.

Я чуть ли не аплодировала. Кухарка хлопала глазами и беспомощно смотрела на няньку. Та – на нее. Да злобно так. Видимо, не досталось ей свиной грудинки. Чем не причина для ненависти? Я скромно молчала. Грудинку мы уже обсуждали, но мне тогда не удалось достичь такого эффекта.

Закалка не та.

Теперь с кухаркой говорила Жанна Валерьевна. Вежливо и очень интеллигентно… Но вежливую Димину мать, побаивался даже сам Дима. Повариха вообще не смела поднять глаза.

– Я не первый день живу в этом мире, моя дорогая, но всякий раз меня поражают люди, подобные вам. Вы думаете, молодая хозяйка – вам не хозяйка? Думаете, если девочка не хабалка с рынка, она два плюс два сложить не сумеет?.. Я сейчас полную ревизию проведу! А потом мы с вами и моим сыном побеседуем еще раз, по поводу того, сколько денег вы у него украли!..

После этого разговора кухарка собрала вещи и молча, незаметно ушла. А нянька, вовремя осознав, что детей новые русские заводят гораздо реже, чем жрут, стала такой отзывчивой и душевной, что я не узнавала ее.

Стоило только спросить совета, как правильно держать ребенка, или попросить показать мне, как их купать, как присыпкой пудрить, как пеленки сменить. Мало ли? Вдруг понадобится… И няня в ответ была само добродушие. Опытом готова была делиться часами.

Ценным опытом. И терпения ей при этом было не занимать. Повариха, по слухам, попала стараниями Жанны Валерьевны в «черный список». Вряд ли ей светило снова работать в доме, где можно покупать на хозяйские деньги сыр с плесенью.

– Нечего с ними миндальничать, – учила свекровь. – Никакой «Ангелочки». Имя-отчество и полный отчет. Поваров в городе пруд пруди. Порядочных! Нянек – тоже. Не устраивает что-либо, увольняй! А то, смотри-ка! Прям Робин Гудихи. У воров воруют!.. Если такие чистоплотные, так нечего на воров работать!.. Пусть на завод идут!

– Дима – не вор, – возражала я.

После деноминации я лишилась крошечного вклада, который оставила мне прабабушка, путем сперва инфляции, а затем и деноминации. Поэтому не считала, что воровать у государства – зазорно. Как у всех моих сверстников, которые родился под светлые лозунги «Миру – мир!», вырос под жесткое «Не верь, не бойся, не проси!» и теперь осваивал нетленное: «Не пойман – не вор!», у меня были очень путанные представления о морали.

Свекровь закусывала губу. Дима, разумеется, стоял на золотом постаменте и его черное пальто было белым, отороченным по подолу золотой бахромой. Он был не таким, как все эти ужасные люди, с которыми он вел дела. Но тем не менее, свекровь никогда не позволяла себе заблуждаться на его счет.

– Дима – мой сын, – говорила она. – Я люблю его… Он такой, какой есть… Но это не дает им права смотреть на него свысока! Нечего тогда его деньги брать! Давай, не будем об этом, Линочка. Идем, я лучше научу тебя готовить что-то корейское.

И я радостно шла на кухню, где раз за разом, обмолвившись, называла свекровь «мамой». А она, смахнув слезу, обнимала меня и прижав к груди, целовала в голову.

– Бедная моя девочка, – приговаривала она. – Кто же подумать мог? Такая образцово-показательная семья… Но ты погоди, я этой дряни еще устрою. Она у меня еще попляшет…

Все было так идиллически и было бы совсем хорошо, если бы Жанну Валерьевну не будил каждый скрип матраса в ночи.