Мне хотелось бы думать, что это искреннее выражение чувств, но правда состоит в том, что это письмо я написала себе сама. Как раз такое, какое хотела бы получить от Мины. Пока я писала его ее затейливым почерком, а потом перечитывала, письмо стало для меня временным утешением.
Мина славится своими открытками и глубокомысленными записками. Умение писать их – одна из ее черт, вызывающих восхищение. Как это Мине Эплтон всегда удается помнить даже о мелочах! Она умеет сделать так, чтобы человек воспрял духом, прочитав несколько продуманных, тщательно выбранных слов. Зачастую это мои слова. За годы я написала от имени Мины столько писем, так почему бы не послать одно из них самой себе? Когда умер папа, я получила от нее эсэмэску: «Думаю о Вас, М. хх». Помню, как я была признательна за два крестика-поцелуя.
Последнее письмо я получила от Мины после суда, и, когда читала его, нисколько не сомневалась, что каждое слово в нем – ее собственное. Я узнала ее почерк на конверте, как только он упал на мой придверный коврик. Мне понадобилось перечитать письмо несколько раз, чтобы понять его смысл, а когда он до меня дошел, я подумала, что ни за что не отправила бы такое письмо в том виде, в каком получила его, – без предварительной шлифовки. Ему недоставало утонченности.
Это письмо носит следы моей ярости – наклеенный крест-накрест скотч удерживает вместе заново сложенные мелкие клочки, на которые я его разорвала.
Сумма и впрямь была более чем достаточной – даже щедрой. При некоторой бережливости мне вообще больше никогда не понадобилось бы работать, хотя это была бы жизнь, о которой я даже думать не хотела. В гневе я изорвала письмо – эта вспышка силы угасла за секунды, оставив черную дыру в том месте, где некогда находилось мое будущее. Я вспоминала Джона Фрейзера и отчаяние, овладевшее им. Смерть могла бы стать избавлением и для меня.
Меня до сих пор ранят отсутствующие детали этого письма. Слова, которых в нем нет. В нем нет ни
Изгороди, которая раньше отделяла «Лавры» от «Минервы», больше нет. Она пришла в состояние полной негодности. Но беспокоить по этому поводу своего арендодателя я не стану. Все равно она была хлипкой. С недавних пор мне было достаточно лишь перешагнуть через нее, чтобы удлинить маршрут своих прогулок. Теперь уже дважды в день. Я дополнила свое расписание еще одной прогулкой – поздним вечером. Оказалось, мне лучше спится, если размять ноги перед тем, как лечь в постель.
42
Этим утром я напала на золотую жилу – снимок Мины Эплтон на одной из внутренних полос газеты. Мина участвует в сборе средств и стоит рядом с министром здравоохранения. Они соприкасаются плечами, голова Мины склонена набок. Вид у нее кокетливый и, если вдуматься, карикатурный для женщины ее лет. Ее, кажется, пригласили принять участие в правительственной кампании по улучшению питания детей нашей страны. Это первое найденное мною веское подтверждение тому, что она намерена вновь вести жизнь публичной персоны.
На некоторое время после суда она почти пропала со страниц газет. Я нашла лишь пару упоминаний о ней в хронике – без снимков, только имя. В программе телевидения ее передача по-прежнему не значилась, но ее агент наверняка трудился не покладая рук, чтобы вернуть «Мину у себя дома» на наши экраны. Видимо, ей посоветовали какое-то время вести себя тихо. Нехорошо, если Мина оправится от пережитого слишком быстро. Ведь кое-кто из записных циников, в том числе и мистер Эд Брукс из «Бизнес таймс», до сих пор не верит, что Мина Эплтон невиновна в преступлениях, которые ей приписывают. Но доказательств у них нет, а я пока не готова выступить с заявлением.
Вырезая ее снимок и наклеивая его на страницу, я вижу, как незаметно она вернулась, словно никуда и не исчезала. Словно все будет забыто и переосмыслено заново в соответствии с ее новым воплощением. Теперь уже не столько деловой женщины, сколько филантропки. После этой фотографии не удивлюсь, если она подумывает о политической карьере. Как уютно она смотрится, пристроившись к правительственному чиновнику! Это, конечно, не член кабинета министров, но пока и он сойдет, думает она. Мне известны признаки того, что Мина чувствует себя уверенно. Я вижу это по наклону ее головы, улавливаю, когда покидаю пределы «Лавров», гуляю среди повислых берез и поглядываю в сторону «Минервы». В воздухе витает запах этой уверенности. Осознания своих прав. Самонадеянности.
Она позволила себе ослабить меры безопасности. Было время, когда ее территорию патрулировали три охранника, теперь же остался всего один, да и тот никуда не годный лодырь. Между двумя и четырьмя часами утра он уходит вздремнуть в летний домик. Я его видела: почти невменяемый с затычками в ушах, абсолютно никчемный и глухой к звукам извне, он не услышит, даже если кто-то подкрадется к нему вплотную. На ограде по периметру участка все еще установлены камеры, но, по-моему, попасть на них может лишь незваный гость, незнакомый с их расположением. Сигнализация больше не работает: прошла неделя с тех пор, как я перекусила провод, и никто, похоже, этого не заметил. С мышами в «Минерве» всегда была беда. Уже не в первый раз какая-нибудь из них могла испортить проводку. В свое время я следила, чтобы работу систем безопасности регулярно проверяли, но теперь меня там нет, и некому названивать в охранную компанию и добиваться, чтобы все наладили