Звука нет, так что я могу только догадываться о чём они болтают и над чем смеются. Но я в курсе об одной часто обсуждаемой на таких семейных посиделках теме, потому что этой темой был я.
Я всё еще оставался самым маленьким и гиперактивным среди остальных детей и считался немного странноватым. Родители зачастую делились последними происшествиями и событиями из жизни своего младшего сына: врач назначил мне гормон роста; учитель настаивал — раз уж мои оценки и так были отличными, то нужно умерить мои непомерные аппетиты с помощью эквивалента «Риталина» тех дней (отец отверг оба предложения). Поскольку все мои способности были направлены в русло искусства, то всем вокруг тяжело было представить меня на настоящей оплачиваемой работе.
— Ты никогда не собирался становиться простым рабочим, — рассказывает мама. — Не собирался становиться членом профсоюза. Для твоего склада ума просто не существовало подходящего ремесла, не говоря уже о твоей физической комплекции. Ты был мечтателем, с уклоном в искусство. И спустя годы я убедилась в этом, но не могу сказать, что в то время акцентировала на этом внимание. Так уж повелось, что эта тема была далека от нашей семьи.
Поэтому было много толков и обсуждений по поводу того, кем я собираюсь стать. В такие моменты на выручку приходила бабуля.
— Не беспокойтесь о Майкле, — произносила она нараспев успокаивающим и уверенным тоном. — Всё у него будет в порядке. Он будет делать вещи, которые вы себе не могли и представить. И, возможно, однажды станет очень известным.
Затем она улыбалась и с огоньком в глазах добавляла.
— Когда это случится, все будут знать его, как Майкл.
В большинстве случаев это можно было бы назвать потворством любящей бабушки, но вы же помните, кем прослыла бабуля в нашей семье. В итоге из-за её экстрасенсорных способностей её слова были приняты. У неё же было видение, после которого тем утром в Ладнере тридцатью годами ранее она спустилась вниз по лестнице и объявила, что Стюарт жив. Раз уж бабуля сказала об этом, значит так и есть, и никто не мог ей возразить. Я о том, если бы домочадцы встали тем утром и за окном светило солнце, а бабуля сказала бы, что будет дождь, то поверьте все хватились бы искать свои зонтики.
Как бы там не казалось окружающим, но с парнишкой Билла и Филлис Фокс по имени Майк —
22 августа 1972 года я был в бассейне, когда услышал завывания сирен. Родители были на работе: отец служил диспетчером в полиции Ладнера, а мама работала бухгалтером на портовой фабрике по производству льда. Так что тот летний день был для меня пустым чеком, который я мог заполнить по своему усмотрению. Я мог во второй или третий раз сходить на «Завоевание планеты обезьян», а затем прокатиться до озера на своём новом велосипеде с гладким, как банан сиденьем и высоко задранными ручными тормозами. Но денёк был знойный, так что, дабы спастись от жары, я выбрал купание в бассейне. А позже подумывал напроситься к бабуле на обед.
Звук сирен раздался около полудня; помню, как заволновался, услышав их. Я выбрался из бассейна, схватил полотенце, пролез через ворота, перевязанные цепью с замком и забрался по лестнице в нашу квартиру на втором этаже.
Я едва успел обтереться и одеться, как зазвонил телефон. Мама сказала, что уйдёт с работы пораньше. У бабули случился сердечный приступ.
Бабуля стала первым человеком, с чьей смертью я столкнулся воочию. Это не то же самое, что смерть какого-нибудь актёра или американского политика — для меня бабуля была тем, кого я любил, чей голос, прикосновения, смех были для меня родными. О дедушке у меня остались поверхностные смутные воспоминания: я иду по тротуару вместе с худощавым приятным человеком в возрасте, держащим меня за руку. Когда он умер, мне было всего лишь три года. Теперь мне было одиннадцать, и смерть Наны стала для меня первым реальным опытом утраты. На протяжении какого-то времени (дней? недель? месяцев?), когда открывалась входная дверь, мне казалось, что сейчас войдёт бабуля. Меня посещали мысли, а не дойти ли до её квартиры, чтобы повидаться. Но хуже всего было в те моменты, когда я внезапно видел её то в супермаркете «Вулворт», то в окне проезжающего мимо автобуса. И когда осознавал это, мне становилось грустно.
Со временем я принял утрату. Закончил начальную школу и готовился к средней. Родители подготавливали экономический плацдарм в реалиях гражданского мира и начали закупать вещи для нашего собственного дома. Жизнь продолжалась.
Тем не менее и в последующие годы бабуля не переставала появляться в моей жизни. Где-то в глубине души я знал, что она считала меня замечательным парнем; она любила меня и понимала лучше, чем все остальные взрослые. Но тогда я ещё не осознавал, что она была моим оберегом, моим мостиком в мир взрослых, включая отца. И даже после её ухода её вера в меня продолжала поддерживать. Её убеждённость в том, что я был не таким, как все, и что с этим нужно считаться, была её посмертным наставлением, которого родители старались придерживаться, но порой с переменным успехом.
Бабуля была не единственным человеком, твёрдо убежденным, что меня ожидает светлое будущее. Я тоже так считал. Будучи ребёнком, я не оценивал успех в денежном или вещевом эквиваленте, поэтому как-то раз сказал родителям, что настанет день, когда я куплю каждому из них новую машину и большой дом, в котором мы будем жить все вместе. Они улыбнулись и покачали головами. Такое пренебрежительное отношение было вовсе им не к лицу. Убираясь в моей комнате после бесконечного спора о том, что я сам должен делать уборку, мама спросила:
— Неужели ты думаешь, что кто-то другой будет у тебя убираться до конца твоей жизни?
— Вообще-то… да. В смысле, я буду за это платить.
Я просто сказал то, в чём был убежден. Поэтому откровенно смутился, когда она взяла тряпку обеими руками и посмотрела на меня так, будто собирается намотать эту тряпку вокруг моей шеи.