Выводы о признаках «изничтожения русских писателей» во все века Ходасевич делает несколько неожиданные: «И однако же, это к стыду нашему, а может быть, даже к гордости. Это потому, что ни одна литература не была так пророчественна, как русская. Дело пророков — пророчествовать, дело народов — побивать их камнями… Кажется, в страдании пророков — народ мистически изживает свое страдание».
Не знаю, думаю все же, казни совершались не народом, а от его имени. И уж по крайней мере в нашем веке казнили не только и не столько пророков, сколько проповедников — официальных трубадуров и проповедников новой жизни. Вот имена, названные современным исследователем Эдуардом Белтовым в газете «Вечерняя Москва»:
«Еще под следствием не выдержав мучений, умер в тюрьме поэт Авенир Ноздрин — ПЕРВЫЙ председатель ПЕРВОГО в России Совета рабочих депутатов в 1905 году:
● в лагпункте Атка на Колыме умер от голода поэт Василий Князев, тот самый, что написал строчки, так нравившиеся Ильичу: «Никогда никогда, никогда, никогда коммунары не будут рабами!»;
● сгинул безвестно поэт Петр Парфенов-Алтайский, но страна еще долго будет петь его «По долинам и по взгорьям» — партизанский гимн отданный на растерзание литературным мародерам;
● угаснет талантливейший мариец Йыван Кырля — поэт и актер, обворожительный Мустафа из «Путевки в жизнь» и один из авторов поэтического сборника «Мы ударники!».
Малым народам пришлось особенно тяжко. Были уничтожены практически все писатели удмуртские, башкирские, коми. В Марийской республике была подчистую истреблена вся интеллигенция.
Вершины трагедий. Одним из первых (на рубеже 1955 года) был реабилитирован ленинградский писатель Григорий Сорокин (в 49-м осужден на 8 лет лагерей). Лагерное начальство объявило ему, что он свободен. Пошел в барак за вещами и по дороге упал: сердце. Уже в поезде, по дороге домой скончались Клюев (поэт), Уртенов.
…Когда Эдуард Белтов начинал поиски, западные источники указывали общее число погибших советских писателей — 625. На эту цифру он и ориентировался, хотя она казалась ему неправдоподобно велика. Теперь, на сегодня, он установил: в годы репрессий погибло более тысячи (!) литераторов.
Если взять вместе финскую кампанию и Великую Отечественную войну — их, литераторов, погибло куда меньше.
«В настоящей трагедии, — говорил Иосиф Бродский в Нобелевской лекции,— гибнет не герой — гибнет хор».
…Представить невозможно, на каком уровне интеллектуального и духовного развития мы могли бы находиться сегодня.
Писатели, поэты имели своих покровителей, опекунов. В ту пору это было едва пи не единственной возможностью выжить, уцелеть. У Мандельштама был Бухарин, у Есенина — Троцкий. Покровительствовал Каменев: будучи председателем исполкома Моссовета, он устраивал вечера — приглашал поэтов, художников, композиторов к себе домой, на кремлевскую квартиру.
Опекуны, однако, уходили в тень, делили участь подопечных.
Много сделал для выезда интеллигенции за границу Горький. Но и он был заточен в центре Москвы в барский особняк, под охрану. К нему не могла попасть даже Крупская. Однажды пришел в гости Бухарин, но без документов, забыл дома. Его не пустили. Он перелез через каменный забор и был схвачен стражей.
Еще имена — тех, кто миновал суды, лагеря, пытки, расстрелы. Разве эти судьбы менее трагичны?
Есенин, Маяковский, Цветаева… Это опять же — великие. А о других — кто знает, кто печалится? Николай Добычин, талантливый прозаик, ушел с собрания ленинградских писателей, где его нещадно разоблачали (год 1936-й). С собрания ушел и — никуда не пришел. След исчез.
Зощенко, Ахматова, Платонов, Булгаков, Пастернак…— не убиенные, не самоубийцы, но разве не жертвы? Этот список надо было бы начать, может быть, с Блока. В середине 1920 года его здоровье ухудшилось. Луначарский и Горький стали хлопотать о выезде его и Федора Сологуба, тоже больного, на лечение за границу. Выехать разрешили только Сологубу. Луначарский пришел в негодование: Блок — поэт революции, наша гордость! Правительство вывернуло решение наизнанку: Блоку — выехать разрешили, а Сологубу — нет. Жена Сологуба в припадке отчаяния бросилась с Тучкова моста в Неву. Не веря в гибель жены, Сологуб к обеду ставил на стол лишний прибор, так длилось семь с половиной месяцев, пока не нашли тело.
А Блок? Болезнь точила его более года. Разрешение на выезд за границу пришло через час после его смерти.
«Жизнь, переходящая в стихи, уже не жизнь, так крест распятия был уже не деревом». Говорилось об Ахматовой, но, я думаю, относится ко всему истинному искусству.