Кирилл Павлович сделал паузу.
— Что еще?.. Она была очень горда своим русским происхождением.
Никто не знает, где ее тело. На русском кладбище Сент-Женевьев де Буа стоит памятник — принцессе Вики Оболенской, урожденной Вере Макаровой, лейтенанту французских войск.
…Это все были русские люди — княгиня, казак, генерал, дочь сенатора…
Тогда, очень давно, в гражданскую войну, противостояли друг другу две силы, две идеи. Одна из них должна была неизбежно быть повергнута. Побежденным почему-то было отказано потом в праве на любовь к России. Но ведь это была и их Родина, и они тоже любили ее, только они видели будущее ее иным и за это сражались! Не могли же они, дворяне и прочие, со своим старинным патриархальным укладом — балами, богомольем, домашним воспитанием — безоговорочно встать на сторону революции. Не могли и не должны были.
Мы любили свою Россию, а они — свою, и в этом мы увидели преступление, а не трагедию.
Но время, кажется, действительно неумолимо. Еще лет пять назад никто не отправил бы меня в командировку к первым русским эмигрантам. А всего год-два назад ни Шаховская, ни Деникина не приняли бы меня. Наши перемены коснулись не только нас.
До сих пор речь шла о людях, так или иначе (даже в худших случаях) нашедших способ существования. А сколько было высокопоставленных чинов, оказавшихся вовсе не у дел,— состарившиеся генералы, адмиралы, министры и т. д. Еще больше — совершенно беспомощных княгинь, баронесс и прочих, оставшихся вдовами, без имений и горничных, не умевших ни одеться, ни причесаться. Разве это меньшая драма?
Именно для таких людей и был создан Русский дом.
Первые подробности о Русском доме мне рассказывал еще в Ярославле протоиерей Борис Георгиевич Старк, бывший эмигрант, вернувшийся на Родину в 1952 году. Отец его служил на «Авроре», в Цусимском бою был тяжело ранен, дослужился до адмирала.
— Русский дом образовался где-то в 26—27-м годах. Основательница его — Вера Кирилловна Мещерская, отец ее был дипломатом, муж — лейб-гусар. Когда она, многодетная, приехала в Париж, то устроила здесь небольшой пансион для благородных девиц. Она была фрейлиной у одной из великих княгинь, знала хорошие манеры, свободно говорила на французском, английском, немецком. Американки, англичанки отправляли к ней своих дочерей. У нее, например, воспитывались падчерицы императора Вильгельма. Среди ее воспитанниц оказалась и очень богатая англичанка Доротти Пейджет. Когда Пейджет закончила курс обучения, то решила сделать Вере Кирилловне подарок. Та вежливо отказалась. Пейджет настаивала. «Тогда купите имение, и устроим приют для русских стариков,— сказала Вера Кирилловна.— Очень много высокопоставленных эмигрантов, которые здесь беспомощны». И в Сент-Женевьев, под Парижем, был куплен дом — имение одного из наполеоновских маршалов.
Поначалу приютили пятьдесят стариков. Им хотели создать иллюзию бывшей жизни: у каждого была комната, был лакей, горничные. Пейджет денег не жалела. Я помню праздник взятия Бастилии, она наняла автобус и всех пансионеров повезла в Париж, сняла там, в самом центре, верхний этаж с огромным балконом. Из ресторана прислали ужин. Старики пили шампанское и смотрели с балкона на праздничный фейерверк над Парижем, на нарядную Эйфелеву башню. А под утро она отвезла их домой.
С 1940 года я был вторым священником в Русском доме. Я помогал старикам и старушкам умирать: «А вы помните смольного учителя?» Оживлялись: «А как же!»
Дом этот одним видом своим вызывает волнение. В глубине уютной улочки — светло-желтый, в окружении желтеющих деревьев, трехэтажный, крытый черепичной крышей. Сразу за ним — старинный усадебный парк. У входа — каменные вазы с геранями. Надпись: «Отдохните, укройтесь от непогоды, молитвенно вспомяните подумавшего о вас». Две древние одинокие фигурки брели, поддерживая друг друга. Остро пахло свежескошенной травой, перед домом проходил по лугу косарь с косилкой. Добавьте к этому сразу же за порогом звуки рояля. Мелодия была неизбывно грустна, поднимаясь до вершины последнего сиротства.
В большой пустой столовой сидел за роялем могучий и печальный старик — гладко выбритый, очень скромно и опрятно одетый, при галстуке. Один в большом зале, как в пустыне.
Высокие лепные потолки, мебель красного дерева, кожаные кресла, портреты государей и их жен в золоченых рамах.
Сегодня Русский дом возглавляет тоже княгиня Мещерская, но другая — жена сына Веры Кирилловны, француженка. Антуанетта Мещерская. По-русски говорит с сильным акцентом. Интерес московского журналиста к Русскому дому поначалу вызвал у нее недоверие.
— Давно ли — интерес?
А как иначе она могла отнестись к визиту, если до меня в этих краях бывал мой коллега и трижды (!) проклинал Александра Галича: погиб, подзахоронен в чужую могилу — поделом ему. Если другие коллеги, уже компанией, обрушивались на Виктора Некрасова — «турист с тросточкой». Тоже здесь же, на русском кладбище при Русском доме, подзахоронен, присоединен к чужой усопшей душе. Кладбищенские коммуналки.
— Давно,— ответил я княгине.— С тех пор, как узнал о доме.