Прежде всего, в светском обществе стали преобладать патриотические настроения. Эта тенденция возникла еще в преддверии нашествия французов. Филипп Вигель, возглавивший при Николае I Департамент иностранных вероисповеданий, писал: «Мудрено объяснить состояние умов тогда в России и её столицах. По вкоренившейся привычке не переставали почитать Запад наставником, образцом и кумиром своим; но на нём тихо и явственно собиралась страшная буря, грозящая нам истреблением или порабощением; вера в природного, законного защитника нашего была потеряна, и люди, умеющие размышлять и предвидеть, невольно теснились вокруг знамени, некогда водруженного на Голгофе и вокруг другого, невидимого ещё знамени, на котором уже читали они слово: отечество. Пристрастие к Европе приметно начало слабеть и готово было превратиться в нечто враждебное; но в ней была порабощенная Италия, страждущая и борющаяся Гишпания, Германия, которая тайно молила о помощи, и Англия, которая не переставала предлагать её. Воспрянувшее в разных состояниях чувство патриотизма подействовало, наконец, на высшее общество: знатные барыни на французском языке начали восхвалять русский, изъявлять желание выучиться ему или притворно показывать будто его знают».[37]

Офицеры, вернувшиеся из Европы после победы над Наполеоном, принесли в качестве главного «трофея» либеральные настроения, распространению которых ничто не препятствовало. «Я вернулся на родину в конце 1816 года… – вспоминал декабрист Николай Тургенев, один из виднейших либералов своего времени. – С момента возвращения русских армий в свою страну либеральные идеи, как говорили тогда, начали распространяться в России… Это новое настроение умов сказывалось преимущественно в тех местах, где были сосредоточены войска, особенно же в С.-Петербурге, деловом центре, включавшем многочисленные гарнизоны из отборных войск… Я слышал, как люди, возвращавшиеся в С.-Петербург после нескольких лет отсутствия, выражали свое изумление при виде перемены, происшедшей во всем укладе жизни, в речах и даже поступках молодежи этой столицы: она как будто пробудилась к новой жизни, вдохновляясь всем, что было самого благородного и чистого в нравственной и политической атмосфере. Особенно гвардейские офицеры обращали на себя внимание свободой своих суждений и смелостью, с которой они высказывали их, весьма мало заботясь о том, говорили ли они в публичном месте или в частной гостиной, слушали ли их сторонники или противники их воззрений. Никто не думал о шпионах, которые в ту эпоху были почти неизвестны».[38]

В 1814 году появилась первая тайная организация – «Священная артель». Декабрист Иван Пущин, пушкинский друг и однокурсник, писал в «Записках о Пушкине»: «Еще в лицейском мундире я был частым гостем артели, которую тогда составляли Муравьевы (Александр и Михайло), Бурцов, Павел Калошин и Семенов… Постоянные наши беседы о предметах общественных, о зле существующего у нас порядка вещей и о возможности изменения, желаемого многими в тайне, необыкновенно сблизили меня с этим мыслящим кружком; я сдружился с ним, почти жил в нем».

Были и другие тайные общества – «Орден русских рыцарей», «Семеновская артель», кружок Владимира Раевского. После того, как «Семеновская артель» в 1815 году была запрещена по приказу Александра I, её члены вместе с членами «Священной артели» образовали «Союз спасения», впоследствии переименованный в «Общество истинных и верных сынов Отечества». Целями общества были уничтожение крепостного права и замена самодержавия конституционной монархией, причем не обязательно насильственным путем – большинство «верных сынов» уповало на воздействие на общественное мнение. Правда, впоследствии дело дошло до обсуждения возможности цареубийства. Наследником «Общества истинных и верных сынов Отечества» стал «Союз благоденствия», образованный в январе 1818 года (вы еще не запутались в названиях?), на базе которого в 1821 году были образованы две большие организации – более радикальное Южное общество в Киеве, главой которого был полковник Павел Иванович Пестель, и «умеренное» Северное общество в Петербурге, возглавляемое поручиком Гвардейского Генерального штаба Никитой Муравьевым, которого Пушкин назвал «беспокойным Никитой»:

На доме № 25 по набережной реки Фонтанки установлена мемориальная доска, оповещающая о том, что «В этом доме в 1820-х годах жили декабристы Никита и Александр Муравьевы». Этот скромный по петербургским меркам трехэтажный дом был построен в самом конце XVIII века купцом Андреем Кружевниковым, у которого его купила в 1814 году Катерина Федоровна Муравьева, мать Никиты и Александра. Не одними Муравьевыми известно это здание. Здесь жил поэт Константин Батюшков,[39] состоявший в родстве с Муравьевыми, художник Орест Кипренский, историк Николай Карамзин, а в сентябре 1869 года – композитор Петр Ильич Чайковский. После восстания декабристов Катерина Федоровна, желая быть ближе к своим сыновьям, сосланным в Сибирь, продала дом на Фонтанке и переехала в Москву.

«Осторожный Илья» – это князь Илья Андреевич Долгоруков, который после 1821 года ни в каких тайных обществах не состоял и потому благополучно дослужился до генерал-лейтенанта. Он квартировал на Екатерингофском проспекте в доме 37. Ныне этот дом, с тем же номером, стоит на пересечении проспекта Римского-Корсакова с улицей Глинки, которая в Пушкинские времена называлась Никольской по находящемуся на ней Никольскому собору. От муравьевского дома на Фонтанке сюда можно дойти неспешным шагом минут за сорок через Сенную площадь.

Но при всех новых веяниях в столице ощущался и «павловский душок», который распространяли великие князья Николай и Михаил, младшие братья императора. Перспектив на царствование у них не было никаких – Александр был не стар и полон сил, а наследником после него считался второй сын Павла I Константин. Николай с Михаилом получили в командование по бригаде и начали соперничать друг перед другом в муштре. Свирепствовали они не меньше своего отца: изнуряли солдат маршировкой и отработкой ружейных приёмов, лично инспектировали караулы, сажали офицеров на гауптвахту за мельчайшую погрешность в одежде и нередко опускались до рукоприкладства. Вот исторический анекдот в тему: «Однажды на учениях великий князь Николай Павлович хотел схватить за шиворот капитана графа Николая Самойлова, но тот спокойно предупредил его: «Ваше Высочество, у меня в руке шпага» и Николай отказался от своего намерения.

В. Матэ. Портрет А.С. Пушкина. 1889 год

Так что пока «истинные и верные сыны Отечества» обсуждали проекты справедливого устройства общества, под их окнами под барабанную дробь маршировали полки или же был слышен громкий голос кого-то из великих князей (особенно отличался по этой части Николай), распекавшего офицера за чуть съехавший набок головной убор.

Примерно с 1820 года власть начала «закручивать гайки». В частности, в мае 1820 года по предписанию императора был сослан на юг, в Екатеринослав (Днепропетровск), Пушкин, обвиненный в том, что он «наводнил Россию возмутительными стихами». То была «полуссылка», поэт официально не считался ссыльным, просто его «с соблюдением возможной благовидности» отправили служить в канцелярию начальника иностранных колонистов на юге России генерала Ивана Инзова.

Петербург Пушкина

Все помнят пушкинский гимн Петербургу «Люблю тебя, Петра творенье…», но у поэта были и другие строки, посвящённые Северной столице, далеко не столь восторженные, написанные в период работы над «Онегиным»:

Город пышный, город бедный, Дух неволи, стройный вид, Свод небес зелено-бледный, Скука, холод и гранит.

Петербург действительно и пышный, и бедный. И вид у него стройный. А вот что касается духа неволи и скуки, так это уже личное восприятие поэта, его личное настроение, скорее всего навеянное провалом выступления декабристов на Сенатской площади.

По окончании Лицея, находившегося в Царском Селе, Пушкин поселился в Петербурге и прожил здесь пятнадцать лет, за вычетом времени, проведенного в ссылке. Пятнадцать из тридцати семи лет, отведенных судьбой, это довольно много.

Давайте пройдемся по пушкинским местам Петербурга. Точнее пробежимся, получим общее впечатление и наметим маршруты для индивидуальных прогулок с погружением в пушкинскую эпоху.

На набережной реки Фонтанки, в доме 185 Александр Сергеевич жил со своими родителями с 1817 по 1820 годы. В съёмной квартире ему отвели небольшую комнату с окном, выходящим во двор. Мимо пройти невозможно, взгляд непременно зацепится за мемориальную доску, установленную в память о знаменитом жильце.[40]

Район между Мойкой и Фонтанкой в старину называли Коломной. В 1830 году, в Болдинскую осень, Пушкин напишет шуточную поэму «Домик в Коломне». «Жила-была вдова, тому лет восемь, бедная старушка с одною дочерью. У Покрова стояла их смиренная лачужка за самой буткой. Вижу, как теперь, светелку, три окна, крыльцо и дверь…»

Однокупольная церковь Покрова Пресвятой Богородицы в Большой Коломне была построена в 1798–1803 годах на пожертвования местных жителей. Она считалась одним из наиболее совершенных образцов строгого классицизма. В 1934 году церковь была снесена в рамках антирелигиозной кампании. Ныне на этом месте (площадь Тургенева) разбит сквер. От дома до Коллегии иностранных дел, на службу в которую был определён Пушкин, было недалеко – около получаса пешего ходу. Впрочем, будущий классик отечественной литературы появлялся в присутствии далеко не каждый день, имелись у него дела поинтереснее.

В двухэтажное здание на Английской набережной (дом 32) Коллегия переехала с Васильевского острова в 1764 году – казённые учреждения постепенно стягивались из несостоявшегося Нового Амстердама в сложившийся центр города. В восьмидесятые годы XVIII века Джакомо Кваренги осуществил полную перестройку дома. В 1828 году Коллегия иностранных дел была переведена в другое здание и вскоре упразднена. Дом на набережной отошел к военному ведомству.