— Дюпре.

Спиридонов еще раз вздохнул, отодвинул папку с каким-то делом и спросил:

— Никак не можешь успокоиться?

Николаю Порфирьевичу позволительно общаться со мной моветон. С отцом он был дружен, часто бывал у нас в гостях, а его дочь знал если не с пеленок, то с тех времен, когда та с громким визгом носилась по комнатам, размахивая прутиком как саблей. И я точно знаю, что себя в смерти Платона Сергеевича Болкошина он винит. Не доследил. И предупреждал его ведь по поводу графа Каледонского и всей его коммерческой компании, но не смог сберечь друга.

— Вы бы успокоились? Отца убили. И убил Дюпре.

— Поводов для расследования не было, — этот разговор заводился уже много раз, и я понимала, что сам пристав ни мгновения не верил в естественность причин смерти видного промышленника Болкошина.

Ведь с виду все было обыденно: Платон Сергеевич переходил Неву в зимнее время, был основательно подшофе. Упал в сугроб, замерз. Видимых ран, синяков на теле не обнаружили, сам Болкошин был расхристан и без шапки.

Но для опытного пристава Спиридонова в деле имелось слишком много несоответствий. Как и для меня.

Отец мало того, что выпить мог ведро, и по нему не сразу так скажешь, что вина в жилах больше чем крови, так и Свет его был особенный. Все, что касалось телесного, он умел контролировать походя. Поэтому и я никогда в детстве не болела: любую хворь он излечивал посмеиваясь. О себе и говорить не приходилось — в свои почти шестьдесят papá выглядел на сорок, здоровьем пылал за версту. И это ведь была лишь часть его дара.

Сомнения у Николая Порфирьевича вызывало и само место, где обнаружили тело. Традиционно зимой через Неву у Императорского дворца переправляются от левого крыла Адмиралтейства к Биржевой площади, если лед крепок. В оттепель мало кто рискует и топает до Исаакиевского наплавного моста или до Петербургского, ведущего в Петербургскую же сторону к Троицкому собору.

Отца же нашли прямо посередине Невы между дворцом и Петропавловской крепостью — в самом широком месте реки, куда и в лютые морозы остерегаются соваться и безрассудные удальцы. Течение там подмывает лед даже в стужу, можно провалиться в стылые воды, никто и не найдет потом. Да и что делать Платону Сергеевичу ночью в Петербургской стороне? Фабричный район, обитель мелких чиновников и дворцовой челяди. Да, там стоят семейные мастерские, но что могло погнать выпившего хозяина среди зимней ночи их посетить?

— Я встречалась с Дюпре сейчас.

— Да знаю, Сашенька. Не думаешь же ты, что я бы тебя одну туда отпустил?

Призадумалась, сосредоточилась. Спиридонов хмыкнул, заметив мои сузившиеся зрачки.

Итак, кофейный домик, столик, за которым мы сидели с графом. Рядом усатый господин явно с супругой и еще одной женщиной. Обсуждают «Дмитрия Донского»[11], сокрушаются, что Семенова[12] уже не та — стареет, нет прежней «эмосьон» на сцене.

Не то.

Еще дальше. Господин, читающий газету. Попивает шампанское. Человек приносит ему бутыль — французское, «Аи». За бутылку меньше шестидесяти рублей не попросят.

Так что тоже не то.

Рядом мамаша с двумя детьми, сопровождает, очевидно, свекр. Уже в старой немощи, поклевывает носом.

Не то.