Я недоуменно посмотрела на Николая Порфирьевича и ответила:
— К Астрахани, как пишут.
— Вот то-то и дело, что к Астрахани. На юг. А ведь казалось бы — правильнее на Казань. Или на Киев и Варшаву. Но строят чохом к Каспию, где и жителей — кот чихнул.
Поневоле задумалась. Смерть отца сильно повлияла на мою жизнь, смыслом ее стало найти и отомстить его убийцам. Но сейчас я осознала, что все это время рассматривала через увеличительную лупу мелкие следы, не стараясь окинуть всю картину разом. В вине Компании вообще и Дюпре лично я и не сомневалась, но и в самом деле даже не пыталась найти смысл в их действиях.
— Повод…
— Правильно, Сашенька, повод. Сперва следует понять, зачем злодей берет грех на душу. Когда простой душегуб кистенем в Апраксином переулочке сударю голову пробивает, тут мотив простой — кошелечек ему нужен. Потому и дело здесь простое. А вот с Дюпре нашим не все так ясно. Кошелечек ему и его злодейской Компании, конечно, нужен, но смотри, как получается: они загоняли батюшку твоего в долги, да так, что он и не сразу понял это. Хорошо еще до всех гешефтов на тебя все свое записал. А потом у них случается окончательная ссора. Дюпре приезжал к Платону за неделю до убийства.
Наверное, в первый раз Николай Порфирьевич назвал смерть отца именно убийством без всяких уклончивых оговорок.
— О чем они говорили — никто не знает. Но после Дюпре пропал из общества, а появился уже после того, как Платошу отпели. А Государь через месяц повелел тянуть колесопровод на Астрахань.
Мы шли, а я потрясенно молчала. И злилась на себя саму за неопытность и глупость. Выводы умственные пристава не выглядели экстраординарными, и девица двадцати пяти лет, освещенная, образованная вполне могла дойти до них своим умом.
— Ничего, запихнем еще этому Дюпре хер в жопу, — хихикнул Спиридонов.
Я явственно покраснела и уставилась на Николая Порфирьевича, чем очевидно доставила ему удовлетворение.
— Агафоша мой не так уж и прост, Сашенька. Светом тоже тронут.
— Не заметила, — буркнула я.
— А и не могла. У него Свет внутри только. Может слышать как кошка. И к языкам способен. И английский, и германский, и французский знает.
Вот это пассаж! Простой городовой на побегушках — и освещенный! Странностей в этом много, это мягко сказано!
— И что же он у Вас в управе делает? — недоумения в моем голосе было хоть ложкой ешь. — Ведь может даже дворянство выправить.
— А он у нас дурак. А раз так, то понимает, что ему это дворянство — как хвост с кисточкой. У меня он сыт и обут, лишнее жалование я ему всегда выпишу, полицмейстер утвердит обязательно. Никто ему в спину шипеть не будет. Мог бы пойти на службу толмачом куда, но образования нет, а для сослуживцев так и останется сиволапым выскочкой.
— Тогда не дурак вовсе.
— Да нет, дурак полный. Просто знает это. Так что ему лучше самому оставаться… финером.
— Филером, — поправила я пристава. — От французского