Вскоре я добрался до места в бухте, которое, как я знал, облюбовали морские собачки. Наконец я заметил красивого самца, переливающегося, почти радужного в своем ухажерском разноцветном наряде. Я осторожно подвел сачок поближе, а он с подозрением немного отплыл и уставился на меня, пожевывая своими пухлыми губками. Я махнул сачком, но он был начеку и легко улизнул. Я предпринял еще несколько безуспешных попыток, и после каждой он отплывал все дальше. Устав от моих посягательств, он нырнул в свой домик, представлявший собой сломанную половинку терракотового горшка из тех, в какие рыбаки заманивают неосторожных осьминогов. Он-то решил, что теперь в безопасности, хотя на самом деле сам загнал себя в ловушку: я просто зачерпнул его вместе с горшком и пересадил в большой контейнер.
Окрыленный таким успехом, я продолжил охоту и к обеду поймал для моего самца двух зелененьких подружек, а еще детеныша каракатицы и интересную разновидность морской звезды, какой раньше не встречал. К тому времени солнце раскалилось, и почти все подводные существа попрятались под камнями. Я же причалил к берегу и сел перекусить в тени олив. Воздух был тяжелый из-за аромата ракитника и полнился свистящими распевами цикад. Я ел, наблюдая за тем, как огромная, по-драконовски зеленая ящерица в ярких голубых пятнышках тихо подкралась и поймала парусника в черно-белую полоску. Настоящий подвиг, если учесть, что эта бабочка почти не сидит на месте, а ее полет хаотичен и непредсказуем. Именно в полете ящерица ее и поймала, для чего пришлось подпрыгнуть на десяток-другой дюймов.
Покончив с перекусом, я погрузил на борт инвентарь, загнал в лодку собачью команду и погреб домой, чтобы поскорей пристроить улов. Добравшись до виллы, я поместил самца вместе со сломанным горшком в большой аквариум, а затем осторожно выпустил к нему двух самочек. Я наблюдал за ними полдня, но ничего особенного они не предпринимали. Самец поглатывал и отдувался, пропуская воду через жабры у входа в горшок, а самки так же старательно поглатывали и отдувались в разных концах аквариума.
На следующее утро я, к большой своей досаде, обнаружил, что морские собачки, видимо, проявили активность на рассвете, поскольку на горшке появились яйца. Какая из самок постаралась, я не знал, самец же проявил повышенную бдительность и решимость, и стоило мне только потянуться к горшку, как он яростно набросился на мой палец.
Настроившись на то, чтобы не пропустить эту драму, я сбегал на кухню за едой и завтракал, сидя на корточках перед аквариумом и не отрывая взгляда от морских собачек. Моя семья, до сих пор считавшая рыбок наименьшим злом, озаботилась не на шутку. Каждого, кто проходил мимо, я просил принести мне апельсин или стакан воды или очинить мне карандаш, так как я периодически делал зарисовки в дневнике. Обед мне подали к аквариуму. Жаркий день тянулся бесконечно, и меня уже клонило в сон. Собакам давно надоело это бдение, совершенно им непонятное, и они ушли в оливковую рощу, оставив меня наедине с моими рыбками.
Самца почти не было видно, настолько глубоко спрятался он в горшке. Одна самка притаилась за грудой камешков, а другая устроилась на песке, широко раскрывая и закрывая рот. Кроме них, в аквариуме были еще два маленьких краба-паука, инкрустированные водорослями, а один еще водрузил на голову розовый анемон, как такую щегольскую шапочку. Он-то и попытался вмешаться в романтические отношения морских собачек. Бродя по аквариуму и деликатно засовывая клешнями в рот всякую мелочь (так переборчивая старая дева откусывает маленькими кусочками от сэндвича с огурцом), он вдруг наткнулся на вход в горшок. Оттуда тотчас вынырнул наш самец, поблескивая всеми цветами радуги и готовый к бою. Он спланировал на краба и стал его яростно покусывать. После нескольких безуспешных попыток отогнать его клешнями краб обратился в бегство. А сияющий победитель с самодовольным видом улегся перед входом в свое жилище.
А дальше произошло неожиданное. Лежащую на песке самку привлекла схватка с крабом, и вот она подплыла поближе и остановилась в четырех-пяти дюймах от самца. Он пришел в сильное возбуждение, и его тельце, кажется, стало еще больше переливаться. И вдруг он атаковал самку. Он кусал ее за голову и, изгибаясь, как охотничий лук, наносил ей удары хвостом. Я наблюдал за всем этим, озадаченный, пока не обратил внимание на то, что самка никак не реагирует на битье и покусывание, даже не пытается дать сдачи. Беспричинная атака на самом деле оказалась воинственным ухаживанием. И еще до меня дошло, что это самец подгоняет самку к своему горшку, подобно овчарке с овцами.
Поняв, что стоит им оказаться внутри, и всё, пиши пропало, я помчался в дом и вернулся с инструментом, который обычно использовал для обследования птичьих гнезд: бамбуковая палка с повернутым зеркальцем на конце. Если попадалось гнездо вне досягаемости, я использовал зеркальце как перископ для изучения кладки яиц или птенцов. Вот и сейчас я решил пустить его в ход, только вверх ногами. К тому времени, когда я вернулся, морские собачки уже скрылись в домике. С предельной осторожностью, чтобы не потревожить рыбок, я опустил бамбуковую палку в воду и постепенно подвел конец к отверстию. Развернув зеркальце под нужным углом, я не только получил отличный вид горшка изнутри: луч солнца, отражаясь от зеркальца, прекрасно подсвечивал интерьер.
Две рыбки находились в непосредственной близости и живо перебирали плавниками, но этим все и ограничивалось. Самец больше не нападал на самку и казался вполне мирным. Прошло минут десять, и самка выпустила кучку прозрачных яиц, которые приклеились к гладкой поверхности горшка, как лягушачья икра. После чего она отплыла в сторону, а ее место занял самец. К сожалению, самка загораживала мне обзор, поэтому я не мог видеть, как самец оплодотворяет яйца, но именно этим, вне всякого сомнения, он сейчас занимался. А самка, решив, что ее участие в процедуре закончено, покинула горшок и уплыла, потеряв какой бы то ни было интерес к кладке. Самец же какое-то время покружил около нее, а затем улегся у входа на страже.
Я с нетерпением ждал появления потомства, но, видимо, в аквариуме были проблемы с вентиляцией, потому что вылупились только две рыбки. Одну кроху, к моему ужасу, сожрала родная мать у меня на глазах. Не желая отягощать совесть двойным детоубийством и не имея лишнего аквариума, я пересадил вторую кроху в банку и погреб на своей лодке к той бухте, где ранее поймал собачек-родителей. Здесь я с благословением выпустил малька в чистую теплую воду в обрамлении золотистого ракитника – в надежде, что она произведет собственное разномастное потомство.
А через три дня заявился граф. Он был высокий и стройный, с завитками волос, которые золотились, как кокон шелкопряда, и отливали лаком, с аккуратно завернутыми усиками той же масти и слегка выпученными глазами отталкивающего салатного окраса. Он напугал мать своим огромным платяным кофром, из чего она заключила, что гость приехал на все лето. Однако вскоре выяснилось, что просто граф считал себя невероятным красавцем и переодевался по восемь раз на дню. Его наряды были до того элегантные, сшитые вручную из изумительных материалов, что Марго разрывалась между завистью к его гардеробу и презрением к его женственности. Помимо нарциссизма у графа были и другие недостатки. Он выливал на себя столько духов, что ты их почти видел, и его секундного пребывания было достаточно, чтобы вся комната пропиталась этим запахом, а подушки, на которых он полежал, и стулья, на которых он посидел, потом еще много дней напоминали о нем. Хотя его английский язык был весьма ограниченным, его это не останавливало, и он рассуждал на любую тему с таким надменным догматизмом, что доводил всех до белого каления. Его философия, если ее можно так назвать, сводилась к фразе «Во Франции мы это делаем лучше», и ее он вставлял к месту и не к месту. А ко всему съестному, с которым ему доводилось сталкиваться, он проявлял глубочайший галльский интерес, и, пожалуй, не было бы особого греха в предположении, что граф – реинкарнация козла.
Он приехал как раз к обеду и до конца трапезы, без видимых усилий, сумел восстановить против себя всех, включая собак. Это был своего рода подвиг – за каких-то пару часов, не отдавая себе в этом отчета, вызвать раздражение пяти столь непохожих друг на друга людей. Так, съев воздушное, как облако, суфле с розовыми тельцами недавно выловленных креветок, он сказал: «Сразу видно, что ваш повар не француз». Узнав, что поваром была мать, он нисколько не смутился и добавил, как ей повезло: теперь он откроет ей тайны кулинарного искусства. От такой наглости она потеряла дар речи, а он переключился на Ларри и заметил ему, что единственные хорошие писатели – это французы. При упоминании Шекспира он пожал плечами и сказал: «Le petit poseur»[6]. Лесли он сообщил, что интерес к охоте может проявлять только человек с инстинктами преступника, да и в любом случае всем известно, что лучшее огнестрельное и холодное оружие производят французы. Марго он дал совет: ради мужчин женщина должна сохранять красоту и, в частности, не жадничать и не употреблять слишком много пищи, которая может испортить ее фигуру. Поскольку Марго страдала от излишней полноты и сидела на строгой диете, эта информация была встречена без энтузиазма. Окончательно же он упал в моих глазах, когда назвал моих собак «деревенскими дворнягами» и высокомерно сравнил их со своими лабрадорами, сеттерами, ретриверами и спаниелями, разумеется, французской породы. А еще он не понимал, зачем держать такое количество питомцев, если они не предназначены в пищу.
– Во Франции мы их пристреливаем, – сказал он.
Неудивительно, что, когда после обеда он пошел наверх переодеться, семья напоминала растревоженный вулкан. Лишь золотое правило матери, что нельзя в первый же день обижать гостя, удержала нас в рамках. Но нервы у всех были на таком пределе, что, если бы кто-то стал насвистывать «Марсельезу», его разорвали бы на куски.
– Видишь теперь, – выговаривала мать моему брату, – что получается, когда ты позволяешь неизвестным людям присылать к нам неизвестного гостя. Невозможный человек!
– Ну… не такой уж он плохой, – робко попробовал Ларри опровергнуть то, что было для всех очевидно. – Некоторые его замечания звучали довольно обоснованно.
– Это какие же? – зловеще спросила мать.
– Ну-ну? – вся дрожа, полюбопытствовала Марго.
– Ну… – туманно начал он, – суфле действительно показалось мне чуток тяжеловатым, а Марго и вправду округлилась.
– Гад! – выкрикнула Марго и залилась слезами.