– Мы поедем на яхте вашего enfant?[8] – спросил граф, любивший расставлять точки над «i».

– Да, – подтвердила мать.

Для экспедиции граф нарядился в голубенькие полотняные брючки, элегантные ярко-каштановые туфли, белую шелковую рубашку с небрежно повязанным сине-золотым галстуком и стильную фуражку яхтсмена. Хотя «Жиртрест-Пердимонокль» идеально подходил для моих целей, я бы первый признал, что он лишен всех прелестей океанской яхты, в чем граф убедился, еще пока я вел его по лабиринту из старых венецианских соляных ям к каналу, где стояла на приколе моя лодка.

– Это… яхта? – спросил он с удивлением и некоторой тревогой.

Я подтвердил, что да, это наше плавсредство, крепкое, устойчивое и, заметьте, с плоским днищем для легкого передвижения. Не знаю, понял ли он меня; возможно, решил, что перед ним ялик, на котором его отвезут к настоящей яхте. В любом случае он с предельной осторожностью залез внутрь, пуритански расстелил на скамейке носовой платок и осторожно уселся. Я заскочил на борт и, отталкиваясь шестом, повел плоскодонку по каналу шириной около двадцати футов и глубиной около двух. Я поздравил себя за проявленную предусмотрительность. Как раз накануне я подумал, что «Жиртрест-Пердимонокль» пахнет почти так же скверно, как граф: за долгое время между досками скопилось множество мертвых креветок, водорослей и всякой всячины. Короче, я притопил лодку на пару футов и устроил ей радикальную чистку, так что сейчас она вся сверкала и прекрасно пахла нагретой на солнце смолой, масляной краской и морской водой.

Соляные ямы вдоль озера образовали этакую огромную шахматную доску, изрезанную вдоль и поперек стоячими каналами, то узенькими, как стул, то широкими, до тридцати футов. Почти все неглубокие, буквально пара футов, а дно покрыто жирнющим черным илом, глубину которого вряд ли возможно определить. «Жиртрест-Пердимонокль», благодаря своей форме и плоскому днищу, двигался по внутренним каналам сравнительно легко, не надо было думать о порывах ветра или внезапном волнении, этих двух реально угрожающих ей опасностях. А недостатком каналов было то, что по их берегам высились заросли шелестящего бамбука; они, конечно, давали тень и закрывали от ветра, зато воздух был стоячий, перегретый, и пахло здесь не лучше, чем возле кучи навоза. Какое-то время искусственный аромат графских духов успешно боролся с природными, но в конце концов природа победила.

– Нехороший запах, – вслух отметил граф. – Во Франции воду чистят.

Я ответил, что скоро мы покинем канал, а на озере этого запаха уже не будет.

– Пищевые отходы, – сделал вывод граф, промокая лицо и усы надушенным носовым платком. – Большие пищевые отходы.

Его бледное лицо приобрело легкий оттенок гелиотропа. Я уже собирался сказать, что скоро мы окажемся на озере и вопрос отпадет сам собой, но тут обнаружилась серьезная проблема с «Жиртрестом-Пердимоноклем». Лодка подозрительно тяжело осела в бурой воде и, как я ни шуровал шестом, с места почти не двигалась. Я не сразу понял, в чем дело. Мы не уткнулись в берег, и здесь, я точно знал, невозможно сесть на мель. Вдруг я увидел, что днище заливает вода. Протечка? Но это невозможно.

Я словно завороженный смотрел, как вода поднимается и уже заливает подошвы ни о чем не подозревающих графских туфель. И тут до меня дошло. Вчера, когда я чистил днище, мне, само собой, пришлось вытащить затычку, чтобы впустить свежую морскую воду. Видимо, я недостаточно плотно забил ее обратно – и вот результат. Первой моей мыслью было снять настил и забить затычку плотнее, но вода вокруг графских туфель уже поднялась на пару дюймов, и мне стало ясно, что нет иного решения, кроме как направить лодку к берегу, пока это еще более или менее возможно, и высадить пассажира. Сам-то я не боялся погрузиться вместе с лодкой в воду – я ведь постоянно изображал водяную крысу, охотясь на змей, черепах, лягух и мелких рыбешек, – но я себе представил, как будет на меня таращиться граф, приплясывая в воде и разъезжаясь в толще ила. Я прикладывал нечеловеческие усилия, чтобы повернуть подтопленную, отяжелевшую лодку. Наконец мне удалось сдвинуть ее с мертвой точки, и нос медленно развернулся в сторону берега. Дюйм за дюймом я подталкивал ее к зарослям бамбука. До берега уже оставалось метра три, когда до графа дошло, что происходит.

– Mon Dieu! [9] – завизжал он. – Мы уходим под водой… мои туфли уходят под водой… мы тонем!

Я перестал орудовать шестом, чтобы его немного успокоить. Я объяснил, что нет никакой опасности, ему надо спокойно сидеть, пока мы не причалим к берегу.

– Мои туфли! Regardez[10] мои туфли! – показывал он на свою промокшую и потерявшую естественный цвет обувку в таком бешенстве, что мне стоило большого труда не захихикать.

Подождите минутку, говорю, и я вас доставлю на сушу. Так бы и случилось, послушайся он моего совета, ведь до берега оставалось всего-то с полдюжины футов. Но граф был слишком озабочен состоянием своих туфель, и это подтолкнуло его к довольно глупому решению. Кинув взгляд через плечо на приближающуюся сушу, он вскочил на ноги и, невзирая на мой предостерегающий выкрик, скакнул на крошечный бак. Оттуда он собирался перепрыгнуть на спасительный берег, когда я подгребу поближе, но он не учел темперамента «Жиртреста-Пердимонокля». У моей вполне флегматичной лодки были свои причуды, и в частности, ей не нравилось, если кто-то становился на бак. В результате она сделала свечку, как натренированная лошадь в ковбойском фильме, и сбросила графа в воду.

Он шлепнулся с воплем, по-лягушачьи раскорячив конечности, и забарахтался в илистой каше, а его яхтсменская фуражка гордо отчалила в заросли бамбука. Меня охватила тревога пополам с восторгом: с одной стороны, порадовал сам факт его падения в воду, хотя мои домашние наверняка сочтут, что я это подстроил нарочно, но то, как отчаянно он барахтался, внушало мне опасения. Естественная реакция человека на мелководье – попытаться встать на ноги, однако в данном случае это лишь привело к обратному результату: его еще больше засосало в вязкий ил. Однажды наш Ларри во время охоты свалился в такой канал, и его так сильно засосало, что потребовались совместные усилия Марго, Лесли и мои, дабы его вызволить. Если граф сейчас по-настоящему увязнет, в одиночку мне его не вытащить, а пока я буду бегать за помощью, он запросто может исчезнуть с концами в этой топи. В общем, я оставил лодку и прыгнул в воду. Я знал, как ступать по такому дну, да и весил раза в четыре меньше, так что почти не увяз и закричал, чтобы он не шевелился и ждал моей помощи.

– Merde![11] – последовал ответ, свидетельствовавший по крайней мере о том, что рот графа пока находится над водой.

Один раз он попробовал встать, но ил всосал его с таким жутким чавканьем, что граф отчаянно вскрикнул, как безутешная чайка, и замер в лежачем положении. Он был так напуган, что, когда я до него добрался и потащил к берегу, он заголосил и обвинил меня в том, что я хочу его здесь похоронить. Такое нелепое, совершенно детское поведение вызвало у меня нервный смех, что, конечно, еще пуще его разозлило. Перейдя на французский, он затрещал как пулемет, и я, с моим скудным знанием языка, не мог разобрать ни слова. В конце концов я поборол неуместное хихиканье, схватил графа под мышки и потащил к берегу. Но тут я себе представил, до чего нелепо это выглядит со стороны – двенадцатилетний мальчишка спасает почти двухметрового мужчину, – уселся прямо в ил и захохотал так, что выступили слезы.

– Почему смеетесь? Почему смеетесь? – запричитал граф, пытаясь обернуться через плечо. – Не смеяться, а меня тянуть, vite, vite![12]

Подавляя смеховую икоту, я дотащил его почти до берега и оставил, а сам выбрался на сушу. Это спровоцировало новый приступ истерии.