Джерард не мог знать, что поступок его чудовищен для мира людей, но, дитя человеческое, он обнаружил в себе смутное чувство… неназванное, оно явилось ему обвинителем и палачом.
Джерард вдохнул терпкий воздух осени. У него не было надежды на то, что жизнь в мире, откуда он родом, станет лучше… не после того, как он начал её. Но знал, что не может более оставаться в мире, где жил и рос. В мире сидов.
Опускалась ночь.
5
Опускалась ночь.
Не вдруг я поняла, что вокруг и впрямь густеют вечерние сумерки, но не продолжением истории Джерарда, а закономерным следствием нашей прогулки, что столь затянулась. И не осень в мире, а весна, и с той октябрьской ночи минуло немало лет. Мальчишка вырос и остался верен желанию не возвращаться в мир сидхе, но не переболел давнего недуга и не сумел оборвать единожды, ещё до рождения, заключённых связей. Он немало покружил по свету, но, как видно, не обрёл нигде ни счастья, ни покоя, и отцовская кровь на его руках въелась в кожу, не смытая кровью иных, оставшихся для меня безымянными.
Я почувствовала только тогда, что закоченела и дрожу.
Джерард, не смотря на невесёлую задумчивость, заметил это прежде моего и набросил мне на плечи плащ. Самому ему, как видно, не так уж досадна была предночная прохлада нарождавшейся весны.
— Напрасно я рассказал всё это. — Джерард зачерпнул горсть снега, растёр в ладонях и умылся талой водой. На ресницах замерла хрустальная россыпь.
Я растерянно поправила съехавший с одного плеча плащ.
— Отчего? Из-за… них?
Джерард выпрямился, стряхивая с ладоней коротко взблёскивающие брызги. Коротко кивнул.
— Они… привыкли полагать, что я связан с ними определёнными обязательствами. И они бывают очень недовольны, когда в наши… тёплые отношения оказывается вовлечён кто-то третий.
Дочь правителя, взращённая среди законов и религиозных текстов, я оценила формулировку, игру голоса и расстановку пауз и позволила себе тихое замечание:
— Кажется, это называется риторикой.
— Да хоть бы философией! — раздражённо воскликнул Джерард и тем заставил меня помимо воли улыбнуться: для наёмника он был слишком умён.
Я подняла голову:
— Пусть так. Но я… не боюсь их.
Он обратил на меня долгий взгляд. Его глаза зеленовато отсвечивали в скоро сгущавшейся темноте… почти как у сидхе.
— В таком случае мне следует испытывать страх за двоих, — наконец произнёс Джерард, голосом сухим и строгим, и протянул ладонь. — Подай мне руку, леди Ангэрэт. Птичке следует поспешить в свою золотую клетку, чтоб не вызвать гнев птицелова. Не то золотые прутья сменят на железные, и одному бродяге не приведётся больше слышать её песен…