— Теперь, когда мы возродили старую дружбу со здешними сёстрами и братьями, мы сможем навещать тебя чаще. Разве это не прекрасно? — пропела, прильнув к плечу Джерарда, другая, в наряде из мшисто-зелёного бархата — подобный, верно, не сшила б ни одна известная мне мастерица.

— Прекрасно, — эхом откликнулся Джерард.

— И мы никогда не расстанемся с тобою, — продолжила третья, чьи рыжие кудри венчала причудливо изогнутая диадема из рубинов, крупных и круглых, как ягоды.

— Где бы ты ни был, — подхватила четвёртая.

— Как бы далеко ты ни ушёл, — улыбнулась пятая.

— Ведь ты — наш, — засмеялась шестая.

— До самой твоей смерти, — промолвила седьмая. — И после неё.

— Или ты забыл, в чём клялся нам? — спросила первая, та, что названа была Зимней Ночью.

— Не забыл, как не забыли и вы. И нет нужды в напоминаниях.

А меня в моём убежище сотрясала дрожь, и я не знала, чего в ней было больше — холода или страха.

Я хотела уйти. В самом деле. Нет, даже не уйти — убежать, без оглядки, со слепыми от страха глазами, ссаживая ладони об углы… а после — отогреваться под меховым одеялом, вслушиваться в мирное дыхание нянюшки и убеждать себя, что, как в детстве, ходила во сне, что всё придумала, что всё, виденное мной — неправда…

Неправда.

Я хотела уйти. Но не смогла. Сила или слабость удержали меня? Не знаю.

Женщина в платье из серебряной парчи провела кончиками пальцев по лицу Джерарда. От виска — по щеке, губам… ниже. Задержала ладонь на груди в распахнутом вороте рубахи… и с кошачьим шипением отдёрнула пальцы, словно обожглась.

— Я слышу твоё сердце. Прежде оно билось иначе.

— В водах своего источника я видела девушку, чья жизнь подарена тебе, — промолвила та, что облачена в зелёный бархат, и вкрадчиво спросила: — Не в ней ли причина?

— Нет! Она… всего лишь ребёнок.

— Возможно, — кивнула Зимняя Ночь. — Но этот ребёнок засматривается на то, что ей не принадлежит… и вовсе не предназначено. Ты — только наш. Ты обещал.

— И не отрицаю, — сказал наёмник, опустив голову.

— Ты — наш, — ласково прошептала женщина, перебирая упавшие на его лицо пряди. — Ты — только наш…