Дарник, стоя на пустой колеснице у ворот стана, видел, как из общей массы калачцев вырвался и побежал сначала один человек, потом трое, за ними еще пятеро, и вот уже, падая и топча друг друга, все калачское войско устремилось обратно в крепость. Катафрактам и арсам оставалось лишь преследовать и рубить их, пока не уставала рука с мечом или клевцом. Князю уже не приходилось даже приказывать: один знак сотским жураньцев – и легкие конники, похватав своих пеших спутников, поскакали следом за всеми, надеясь, как в Казгаре, на плечах бегущих ворваться в Калач. Сделать этого, однако, не удалось. Калачцы, приняв часть беглецов, тут же подняли подъемный мост, оставив треть войска на произвол судьбы. Рыбья Кровь с живым интересом наблюдал, как заработали стенные коромысла, быстро опускаясь и поднимаясь, захватывая в свои короба по десять – пятнадцать воинов, но всех спасти, разумеется, были не в силах. Едва с крепостных стен в дарникцев полетели стрелы и камни из катапульт, Дарник велел трубить отход.

Разгром калачцев и без того был полный. Семьсот убитых и полторы сотни пленных против полусотни собственных потерь. Здоровых рук не хватало, чтобы собирать раненых и оружие. Дабы избежать слишком большого погребального костра, князь приказал убитых хазар привязать к бревнам и пустить вниз по течению Танаиса – пусть содрогаются не только калачцы, но и другие речники. Позже дозорные доложили, что от Калача отплыли все судна собирать по реке тела своих воинов.

Утром выяснилось, что два ополченца за ночь сошли с ума – не выдержали всех прелестей истребительной войны. Да и сам князь не чувствовал особого удовлетворения, хотя по результату это была пока что самая большая из его побед. Корней же, всю битву просидевший на макушке столетнего дуба, был в полном восторге.

– Как эти смерды колошматили друг друга, любо-дорого посмотреть! – заходился он счастливым смехом.

– Какие смерды? – не сразу понял Дарник.

– И те и другие. Как хорошо ты делаешь, что заставляешь этих зверюг убивать друг друга! Чтобы они даже свое гнилое потомство дать не могли.

Хотя они находились в княжеском шатре одни и наружная стража за общим шумом в стане вряд ли могла их слышать, Дарник тревожно покосился на вход – как бы кто не услышал такие речи.

– Ты что же, считаешь, что война только ради этого и ведется? – негромко спросил он.

– А разве нет? Я думал, ты тоже так думаешь, – удивился мальчишка. – Вывести весь сброд со своей земли и заставить сражаться с чужим сбродом.

Рыбья Кровь благоразумно промолчал, ему требовалось время, чтобы достойно ответить на такое кощунственное обвинение.

Теперь, когда противник был обескровлен и подавлен, можно было приступать к прямой осаде. Пять пращниц поставили на колеса и каждое утро скрытно вывозили в сады. Сделав несколько выстрелов, пращницы перемещали в другое место, так чтобы стенные катапульты не могли в них попасть, и стреляли вновь. К радости всего войска, удары двух, трехпудовых камней крошили хрупкий известняк с завидной легкостью, и после трех дней обстрела от надвратной башни осталась едва ли половина.

Прибывшее пополнение из Малого Булгара – две сотни свежих и уже немного обученных ополченцев – еще сильней подняло общее настроение. Сотник ополченцев привез также известие о бесчинствах близ Липова пришлых гридей. Сначала разбежавшись по лесам, они вскоре вновь сбились в вооруженные ватаги и в отместку Дарнику принялись нападать на дворища и селища княжества, не столько грабя, сколько стараясь нанести побольше ущерба: бессмысленные убийства смердов и домашнего скота, насилие над женщинами, поджоги и вытаптывание полей. Была даже попытка ворваться в посад Липова, но гарнизон Городца под началом Быстряна так отбился, что у разбойников пропало всякое желание нападать на город впредь. Счастье еще, что они пока держатся обособленно друг от друга, однако, если найдется вожак, который объединит всю их полутысячу, худо придется всему Липову.

– А что арсы? – интересовало Дарника.

– Арсы за тебя, князь. Сами пришли на помощь Арсовой веже и помогли ей справиться с одной из ватаг.

На военном совете мнения разделились: одни сотские ратовали за продолжение осады, другие хотели срочного возвращения домой и полного истребления разбойников: мол, никакая здешняя добыча не перевесит вред, который те могут нанести княжеству. Дарник был в нерешительности, он не сомневался, что еще два-три дня, и калачцы начнут переговоры о выплате спасительного выкупа, если же он сам начнет такие переговоры, то вряд ли вообще что-то получит. Из затруднения его вывел прискакавший гонец дальнего дозора, который сообщил, что в трех верстах через Калачку собирается переходить вброд большое хазарское войско.

Оставив три сотни пешцев охранять стан, князь повел остальное войско к броду. Первой поспела сотня Сеченя. Она с ходу врезалась в конный отряд горцев-касогов, уже переправившихся на правый берег реки. Удар бродников был так внезапен и силен, что касоги посыпались назад, в реку. Им на помощь пришли гурганцы, выпуская с седла стрелы, они решительно вошли в воду. Прискакавшая сотня арсов тоже взялась за луки. Прибытие колесниц и катафрактов окончательно закупорило переправу.

Не делая больше попыток переправиться, хазарское войско принялось разбивать на левобережье стан, вернее сказать, три стана: для касогов, гурганцев и еще одних. В этом самом ближнем третьем отряде Дарник с удивлением узнал русов. Буртым, который здесь знал все обо всех, подтвердил:

– Да, это дружина гребенского князя.

Нестерпимое полуденное пекло перешло в тягучий и не менее утомительный вечерний жар. Оставаться здесь или отходить к стану, спрашивал себя Рыбья Кровь. А зачем тогда так воинственно сюда скакали? Смущали и гребенцы – как же так, воевать со своими однородцами! Решение пришло неожиданно.

Дарник оглянулся на воевод, взгляд его остановился на Меченом, тот носил самые богатые одежды в липовском войске.