Деревни были источником новобранцев для армии и флота. <…> Деревни предоставляли лошадей, которые были так необходимы для армии <…>, у них были сбережения, которыми правительство намеревалось дополнительно финансировать работы для нужд фронта. Еще в 1904 году большинство японских деревень находилось в достаточно отдаленной местности. Железная дорога только начинала проникать в большие города. Дороги, ведущие из деревни в город, чаще всего были узкими, грязными и не мощенными. Телеграф связывал города, но редко встречался в деревнях. Телефон все еще был экзотическим новшеством. Большинство деревенских жителей никогда не видели электричества, автоматизированных фабрик, трамваев, автомобилей, кино и других символов современного мира, быстро менявших японские города [Partner 2007: 179–180].
Именно империалистические цели Японии в войне с Россией способствовали широкой интеграции деревни в государство, поскольку для обеспечения работы военной машины требовалась развитая инфраструктура[145]. Однако, несмотря на попытки официальной власти мобилизовать жителей сельской местности, их больше интересовала повседневная жизнь, чем возможная победа Японии в континентальной части Азии [Partner 2007:186].
Представители низшего класса в большей степени беспокоились об утрате рабочих рук – главным образом через мобилизацию мужей и сыновей, – чем о возможной потере чести и достоинства в войне с Россией. Многие семьи в деревнях стали страдать после «потери кормильца» [Shimazu 2008: 41] даже больше, чем раньше. Следовательно, «господствующая в стране обеспокоенность войной происходила от практических социально-экономических проблем, которые война создавала» [Shimazu 2008:41]. Призывники часто совершали преступления в попытке избежать военной службы, не только чтобы поддержать свою семью, но и чтобы избежать гибели на полях сражений. Некоторые мужчины дезертировали целыми группами, потому что беспокоились о том, что их семьи будут без них голодать. Хотя люди в результате войны страдали от бедности, в газетах продолжали публиковать призывы поддержать армию во имя чести и славы. В это же время возросло количество самоубийств в тылу, поскольку женщинам не удавалось поддерживать семейный доход в отсутствие мужей и сыновей, призванных в армию; кроме того, старшее поколение не хотело быть обузой для солдат на войне [Shimazu 2008:43]. Помимо прочего, война разрушила многие семьи. Когда женщина с детьми оставалась одна и не имела больше возможности их обеспечивать, муж давал своей жене развод, чтобы она могла вернуться в родительскую семью за поддержкой. Таким образом, государство эксплуатировало своих граждан и вынуждало их бросать семьи: часто японские семьи были слишком бедны и не могли поддерживать быт после призыва мужчин в армию – действия, которое государство так никогда и не компенсировало семьям. Следовательно, единодушной поддержки войны со стороны японского общества не существовало; многие страдали в результате этого конфликта, но не имели достаточного влияния или власти, чтобы ему противостоять. Для лучшего понимания трудностей, с которыми столкнулось японское население, будущим исследователям стоит обратить особое внимание на личные документы вместо обзора прессы, которая, за исключением «Хэймин синбун», поддерживала государственную повестку.
Ирония состоит в том, что согласно прогнозам газет Япония должна была получить огромную выгоду от этой войны, тогда как по Портсмутскому мирному договору страна ничего не приобрела. Территории, которые Япония получала по этому договору, не были действительно важны для нее; острова к северу от нее всегда были предметом интереса России, и даже если в более ранних договорах могло быть четко определено, какая из двух стран ими владеет, в результате Русско-японской войны у Японии появилась возможность беспрепятственно расширить свои границы в этом направлении [Chang 1998: 171][146]. Когда Япония по договору получила половину острова Сахалин, многие ее жители испытали разочарование, поскольку договор не предусматривал выплаты Российской империей контрибуций. Война без единого поражения на поле брани казалась теперь проигранной из-за переговоров в Портсмуте. Последовавшая за этим вспышка гнева, начавшаяся с Хибийских беспорядков, ознаменовала собой начало долгой череды народных протестов, которые продолжатся вплоть до эпохи Тайсё и начала эпохи Сёва [Lewis 1990]. Многие политики, преподаватели и журналисты выражали крайнее недовольство условиями мирного договора, а такие правые организации, как «Кокурюкай» или «Гэнъёся», требовали больших территориальных приобретений и выплаты контрибуций. Эти и другие правые общества организовали митинг в парке Хибия в знак протеста против Портсмутского мирного договора и для выдвижения своих требований [Gordon 2014: 7; Sabey 1972:226–228].
5 сентября 1905 года в том же парке собралось большое количество людей под предводительством «Ассоциации против мира» («Ковахантай кокумин тайкай») с целью устроить демонстрацию против условий, о которых договорились участники переговоров, проходивших при посредничестве президента США Теодора Рузвельта. Под ее прикрытием пришли и члены нескольких шовинистических и националистических организаций, чтобы настроить общественное мнение против мира с Россией. Также протестом руководило японское правительство, представителей которого объявили виновными в потерях Японии за столом переговоров. В конечном счете митинг «стал самым крупным эпизодом уличных беспорядков в истории Японии» [Shimazu 2008: 47], а волнения распространились не только на весь город, но и на всю страну. Ситуация усугублялась настолько быстро, что на следующий день было объявлено военное положение, продолжавшееся до конца ноября. После хаоса, устроенного участниками беспорядков в японской столице, были запрещены к публикации более чем 40 газет и журналов. Разъяренная толпа разрушила около 70 % всех полицейских зданий в Токио, а более 300 человек в результате конфликта было арестовано. Участники беспорядков пропорционально представляли японское общество: 41,2 % составляли рабочие, 34,8 % – кули или рикши, 10,3 % – торговцы, 8 % – предприниматели и 5,7 % – работники интеллектуального труда (юристы, студенты, журналисты и другие) [Gordon 1972: 3; Shimazu 2014:47]. Однако группами бунтующих часто управляло небольшое количество радикалов, которые будоражили массы и провоцировали их на агрессивные действия. Среди арестованных две трети были моложе 30 лет, 500 участников беспорядков в Токио пострадали, в том числе 17 погибли. Со стороны правительства также было много пострадавших среди полицейских. Насилие пришло в Японию из-за границы, и, согласно Эндрю Гордону, «казалось, что война как будто пришла в дом» [Gordon 1972: 3]. Беспорядки и демонстрации имели место не только в столице Японии; по всей стране было организовано более 250 собраний. В итоге было подписано более 230 резолюций, требующих проведения новых переговоров по мирному соглашению с рассмотрением более подходящих для Японии условий.
Следует подчеркнуть, что, хотя Русско-японская война в послевоенные годы возвеличивалась – как правительством, так и школьными учебниками [lenaga 1993–1994: 120], – непосредственно в военный период она не находила единодушной поддержки японского общества. Конечно, были люди, которые верили военной пропаганде, но многие японские граждане напрямую страдали от последствий войны. Японское общество военного времени было намного сложнее, чем принято думать. Вне зависимости от этого, Русско-японская война оказала на него огромное влияние; в результате конфликта островное государство было вынуждено продолжить экспансию на Азиатский континент для покрытия финансовых потерь – главным образом потому, что Россия не выплачивала контрибуцию, – а у молодого поколения радикально настроенных офицеров появилось стремление к военной славе. Однако исход Русско-японской войны повлиял драматическим образом не только на Японию. Главной жертвой поражения России стала не Япония, а Корея [Podoler, Robinson 2007; Schiffrin 2007][147].
Корея
Для Японии с Корейским полуостровом был связан главный вопрос безопасности в восточноазиатском регионе. В Японии опасались, что с территории Кореи может начаться вторжение в страну, поэтому Корея представлялась кинжалом, направленным в сторону Японских островов. Таким образом, сохранение контроля над Кореей было важнейшей целью внешней политики Японии со времен Реставрации Мэйдзи [Conroy 1966: 338]. Установление подконтрольного Токио правительства стало следствием опасений Великобритании, что Россия может расширить свою территорию на этот регион, а поскольку Лондону требовался союзник во избежание чрезмерного напряжения собственных военных сил, выбор естественным образом пал на Японию. Англо-японский союз 1902 года не только укрепил положение обеих стран, но и сделал Русско-японскую войну возможной [Agarwal 2006: 267]. Хотя борьба за гегемонию в Корее уже привела к войне с Китаем в 1894 году, Япония не могла закрепить ее в Русско-японской войне, главным образом потому, что Российская империя оспорила японские территориальные завоевания в ходе Тройственной интервенции[148]. Если бы Россия не противостояла контролю Японии над Кореей, доступ России к Тихому океану мог оказаться ограничен, поэтому она инициировала интервенцию для сохранения возможности экспансии в регионе [Lensen 1962: 338]. В царском правительстве верили, что, убрав Японию со своего империалистического пути, Россия укрепит престиж и усилит влияние в Китае. Однако решение об интервенции также породило антагонизм в отношениях России и Японии, что в конечном счете спровоцировало последующий конфликт. После окончания Японо-китайской войны в 1895 году правительство Японии стало опасаться русской интервенции в Корею, поэтому японские агенты убили прорусски настроенную королеву Мин (1851–1895). Однако в 1896 году бегство короля Коджона в русскую миссию вследствие этих событий предоставило Российской империи еще один шанс на интервенцию на Корейский полуостров. Поскольку переговоры между Россией и Японией, закрепленные в сеульском меморандуме Вебера – Комуры и в протоколе Лобанова – Ямагаты, не привели к понятному решению относительно статуса Кореи, напряжение между этими двумя странами нарастало [Lensen 1962: 340]. В Токио решили начать войну с Россией, поскольку она не соглашалась с тем, чтобы Российская империя контролировала Маньчжурию, а Япония – Корею. Начало войны было вопросом времени, и когда она началась, она ознаменовала «смертельный удар по суверенитету Кореи» [Podoler, Robinson 2007: 185].
После окончания войны Япония вынудила правительство в Сеуле подписать несколько соглашений, из-за которых Корея теряла независимость. В течение нескольких месяцев после Русско-японской войны Япония установила в Корее контроль над средствами связи (включая почтовую систему, телеграфную сеть и поставщиков телефонных услуг). По договору от 17 ноября 1907 года она даже получала право контролировать внешнюю политику Кореи. После того как Японская империя стала посредником в международных вопросах, Корея де-факто потеряла свой суверенитет. В декабре по указу японского императора № 267 была учреждена должность генерал-резидента Кореи, и эта мера привела к колонизации Кореи Японией посредством направления в страну ее официальных лиц [The Annexation 1910: 923]. Дело было не только в том, что, «установив протекторат над Кореей в 1905 году, Япония нарушила <…> национальную целостность Кореи» [Brudnoy 1970:157], но также и в том, что такие действия привели к росту корейского национализма и выказыванию презрения к империалистическим амбициям Японии [Lee 1963: 275]. Однако протесты корейцев против Японии не встретили понимания за рубежом, в особенности потому, что Япония и США защищали сферы интересов друг друга на основании соглашения Кацуры – Тафта, подписанного в 1905 году, в соответствии с которым Япония получила полную свободу действий в Корее взамен на соблюдение интересов США на Филиппинах [Esthus 1959]. Более того, западные наблюдатели были убеждены, что японское правление на Корейском полуострове необходимо, поскольку корейское правительство неспособно самостоятельно провести модернизацию. Следовательно, экспансионистские амбиции Японии поддерживались колониальным дискурсом, в частности потому, что теперь, после победы над Россией, Японию на Западе стали рассматривать как равную империалистическую державу.
Если соглашение, которое Корея была вынуждена подписать в 1905 году, привело к «фактической аннексии» [The Annexation 1910: 923], то договор от 29 августа 1910 года означал официальную аннексию Корейского полуострова и интеграцию его в восточноазиатскую Японскую империю. Японское правительство объясняло это тем, что аннексия призвана принести мир и стабильность в Корею – согласно официальной риторике, японское правление должно было принести нации процветание и модернизировать отсталый регион, руководство которого получало возможность стать частью «цивилизованного» мирового сообщества. Профессор политологии Тоёкити Иэнага сконфуженно объяснял в 1912 году, что именно произошло и каковы причины случившегося:
Япония торопилась сделать решительный шаг и аннексировать Корею по следующим причинам, которые легко понять: 1) для обеспечения национальной безопасности; 2) для сохранения мира на Дальнем Востоке путем исключения одного из самых активных источников тревожности в регионе; 3) для улучшения благосостояния и благополучия корейцев; 4) для избавления от административных и финансовых недостатков двойной системы управления – аппарата генерал-резидента и корейского правительства; 5) для консолидации общих интересов Японии и Кореи на Дальнем Востоке путем слияния двух народов, что представляется возможным ввиду одной расы и общего культурного прошлого [lyenaga 1912: 201].
Также он подчеркнул, что важна была безопасность японского правительства, поскольку «со стратегической точки зрения Корея по отношению к Японской империи – это как копье, направленное в сердце» [lyenaga 1912:201]. Аннексия виделась неизбежной «для устранения в Корее любых проблем, связанных с возможной новой иностранной интервенцией» [lyenaga 1912: 202] с целью использовать полуостров для угрозы Японии. Иэнага также поддержал усиление роли генерал-губернатора в 1907 году и расширение его власти:
Генерал-резидент, представляющий правительство Японии, должен жить в Сеуле. Сначала у него была просто консультативная функция. Но вскоре выяснилось, что подход с возможностью выбора обречен на провал, поскольку корейское правительство, если существует выбор принять или отклонить предложение генерал-резидента, обычно его отклоняет, <…> соглашением от 1907 года его полномочия были заметно расширены. Ему была дана власть инициировать и направлять административные меры, устанавливать законы и указы и придавать им законную силу, назначать и снимать с должности высокопоставленных чиновников Кореи, а также назначать официальных лиц на любые посты [lyenaga 1912: 202].
Таким образом, согласно официальной риторике Японии, в событиях, которые привели к аннексии, обвиняли корейцев; их нежелание следовать современным стандартам и японским «советам» якобы не оставили другого выбора правительству в Токио, как вмешаться. В действительности ситуация была далеко не такой сложной, а отношение корейцев к Японии тоже совсем не было однородным. Проанализируем события 1904–1905 годов подробнее.
Япония надеялась получить поддержку Кореи, которая выступила бы в качестве модели для модернизации. Однако, как подчеркивает Стюарт Лоун, корейскую элиту такая риторика не убедила, в особенности потому, что «японское технологическое превосходство воспринималось как поношенное платье с западного плеча»; чтобы убедить большую часть населения полуострова в правильности происходящего, «Японии необходимо было осуществить быстрые и заметные изменения» [Lone 1991: 143]. В результате от правительства в Токио для претворения в жизнь этого амбициозного плана был отправлен один из самых опытных его представителей – Ито Хиробуми (1841–1909)[149]. Корейцы не могли понять, действует ли Ито во имя модернизации их страны или прокладывает путь для аннексии [Ito 2009: 538–542; Kurokawa 1996: 312–313; Unno 2000: 347]. Генерал-губернатор должен был подчиняться королю Кореи, которого использовали в интересах Японии как марионетку, но, как было ясно с самого начала, аннексия вызвала среди корейцев протест против колониального правительства. Когда король Коджон в июле 1907 года отрекся от престола и Корея приблизилась еще на один шаг к японскому контролю, Ито подчёркивал, что у Японии нет намерений аннексировать Корею: «Аннексия несет много трудностей, Корее необходимо самоуправление. <…> Мы были бы рады видеть, как наши флаги развеваются рядом» [Komatsu 1927:455–459]. Истинные намерения генерал-губернатора оставались неясны. С одной стороны, он уверял в заинтересованности Японии в развитии Кореи; с другой стороны, он применял силу для подавления несогласия с японскими правилами. Эта двойственность и недостаточная ясность не ограничивались действиями и заявлениями Ито.
В Корее существовали не только антияпонские силы, но также и группы, заинтересованные в правлении Японии и быстрой аннексии Кореи. Члены «Ильчинхве», прояпонской организации, насчитывавшей от 50 до 100 тысяч участников, «не только принимали доминирование Японии, но даже приветствовали его, считая единственной доступной силой, благодаря которой могут произойти настоящие эффективные изменения в политической системе Кореи» [Lone 1991: 147]. Членами «Ильчинхве» были корейцы, которым олигархическое общество корейского дворянства не позволяло обрести влияние; поэтому они поддерживали реформистскую идею Японии о том, что Корея придет к независимости как сильное модернизированное национальное государство. Политический лидер «Ильчинхве» Сон Бён Чжун (1857–1925) часто высказывал это пожелание, критикуя Японию за то, что она делает для модернизации Кореи недостаточно. Помимо того, что эта организация поддерживала аннексию, также она выступала против монархии, поэтому она была слишком радикальна и не соответствовала планам Ито касательно медленного слияния Кореи и Японии. Независимо от этих опасений, «Ильчинхве» представляла собой противовес группам антияпонского сопротивления, таким как корейские «патриотические войска» [Lone 1991: 148]. На полуострове развились партизанские движения, в особенности когда все больше японских фермеров стало приезжать в Корею для освоения все новых сфер влияния на азиатском материке после Русско-японской войны.
Лидер «Кокурюкай» Рёхэй Утида, неофициальный советник Ито, выступал за более тесное сотрудничество с «Ильчинхве» для эффективного проведения аннексии и критиковал генерал-губернатора за слабую политику в отношении местного населения. Он собрал материалы и отправил их правительству в Токио для дискредитации позиции Ито, настаивая на срочной аннексии Кореи [Hiraoka 1972: 42–43; Кап 1965; Uchida 2008: 22Б-227][150]. Можно было заключить, что у «Кокурюкай», члены которого поддерживали японскую армию во время Русско-японской войны[151], теперь был живой интерес в захвате Корейского полуострова для возмещения последствий Портсмутского мирного договора. Использовав свои связи в «Ильчинхве», стремившейся к быстрой аннексии, Утида надавил на Ито, чтобы тот начал действовать. Ито пытался отойти от радикальной позиции Утиды, но согласился с ним, когда глава «Кокурюкай» получил по военным каналам 100 000 иен для дальнейшего влияния на «Ильчинхве» и подготовки фундамента для аннексии. На первый взгляд действуя наперекор своим первоначальным планам, генерал-губернатор в дальнейшем стал придерживаться политики избегания конфликтов с прояпонским населением Кореи и с членами своего штаба, поддерживающими аннексию [Sabey 1972: 220–244]. Ито предпочитал медленное реформирование, но его цивилизационная политика
Несмотря на эти попытки, ведущие государственные деятели Японии – Коцура, Комура и Ито – в конечном итоге договорились об аннексии Кореи, хотя все еще было непонятно, когда она произойдет. Поскольку данный вопрос затрагивал интересы других империалистических стран, Япония обратилась к ведущим европейским державам для согласования этого процесса, так как стране было важно соответствие процедуры аннексии международному праву [Dudden 2005: 2][152]. Была организована встреча в Маньчжурии с российским министром финансов В. Н. Коковцовым для обсуждения судьбы Кореи, но 26 октября 1909 года, до того как он успел обсудить этот вопрос, Ито убили в Харбине [Lone 1991:161]. Вследствие этого симпатия международного сообщества осталась на стороне Японии и правительства в Токио, которое приняло официальное решение аннексировать Корейский полуостров. Как только это произошло, «Ильчинхве» была распущена во избежание дальнейшей критики колониального правительства Японии, которое не было заинтересовано ни в модернизации Кореи, ни в свободном и равном Японии соседе[153]. Несмотря на то что аннексия вызвала всеобщее одобрение у высшего руководства Японии, в самой Корее на этот инцидент была особая реакция. В договоре о присоединении сказано следующее:
Статья 6. В связи с вышеупомянутым актом присоединения, правительство Японии принимает всю исполнительную и административную власть в Корее и обязуется предоставлять полную защиту прав личности и собственности корейцам, не нарушающим законы, действующие в Корее, чтобы способствовать их благополучию.
Статья 7. Правительство Японии, в соответствии с обстоятельствами, наймет на государственную службу Японии в Корее тех корейцев, которые примут новую власть лояльно и добросовестно и будут достаточно квалифицированы для такой службы [Text 1910: 247].