План Шлиффена и Русско-японская война

Военные планы Германии вследствие поражения России также претерпели изменения. Шлиффену были хорошо известны сильные стороны японской армии[354]. Глава генштаба также понимал, что Россия провела мобилизацию с опозданием, тем более что по Транссибирской магистрали можно было одновременно провезти большое число войск[355]. Сначала Шлиффен, как и многие другие, вероятно, верил в безоговорочную победу России[356], но после нескольких уверенных военных успехов Японии он также был вынужден изменить свое мнение[357]. В июне 1905 года Бюлов поинтересовался у Шлиффена, что он думает о военном потенциале России по прошествии менее чем года после заключения мира в европейском театре военных действий – на Балканах[358]. Шлиффен скептически отнесся к возможности военной угрозы со стороны России. Его ответ будет приведен практически полностью, чтобы подчеркнуть влияние, которое оказала война на дальнейшую военную стратегию Шлиффена[359]:

Однако Шлиффен продолжал считаться с русской армией в долгосрочной перспективе, поскольку верил, что «ее чистая масса будет иметь вес» во время войны, даже если некоторое время не принимать во внимание качество этой массы. В последней немецкой официальной истории войны русская армия несколько раз получает подобную оценку [Сох 1992: 397][360]. Наступательные операции, как того требовал Фалькенхаузен, сохранили свое ключевое значение и оказали большое влияние на план Шлиффена.

Его меморандум о войне с Францией («Denkschrift fur einen Krieg gegen Frankreich»), написанный зимой 1905–1906 годов, состоял не только из «важных элементов культурной памяти, объясняющих начало Первой мировой войны» [Ehlert et al. 2014: 1], но также отражал уроки Русско-японской войны. Шлиффен очень внимательно наблюдал за событиями на Дальнем Востоке и считал, что победа Японии освободила немецкий восточный фронт от угрозы России по крайней мере на несколько лет. Именно поэтому Шлиффен, воспользовавшись окном возможностей, предоставленным благодаря временному отсутствию России, мог разработать намного более агрессивный план, направленный против Франции. Следовательно, его меморандум необходимо рассматривать как военный план на ограниченный промежуток времени, пока слабость Российской империи можно было использовать для ведения войны против оставшейся в одиночестве Франции. План основывался на идее, что у Германии появятся свободные руки для борьбы с западным «заклятым врагом» и она сможет победить в быстрой войне в течение 4–6 недель. После победы на западном фронте все войска должны были вернуться на восток для борьбы с «русским катком»[361]. С начала 1890-х годов Шлиффен хорошо понимал, что одной из следующих войн в Европе будет война Германской империи на два фронта. В 1901 году, после внесения окончательных исправлений в «Gene-ralstabsreise Ost», Шлиффен объявил офицерам, что Германия сможет использовать свое стратегическое положение между Францией и Россией с выгодой для себя только в том случае, если германской армии удастся предотвратить соединение войск ее врагов. Опираясь на идею, что войскам необходимо использовать железнодорожную сеть, чтобы перемещаться как можно быстрее и сражаться с противниками поочередно, Шлиффен утверждал, что следует нанести первый сильный удар и уничтожить в сражении одного противника, а затем переместить войска и сражаться со вторым[362]. Став главой генштаба, он выступал за план наступления, а война между Японией и Россией естественным образом не только укрепила его в своей убежденности, но и позволила определить цель первого удара для сражения на уничтожение – современной битвы при Каннах[363]. Шлиффен предполагал, что «Франция в войне с Германией не сможет положиться на поддержку России и потому займет оборонительную позицию»[364]. Чтобы обойти сильные укрепления на западе Германии, он последовательно выступал за этот смелый маневр, который, нарушив нейтралитет стран Бенилюкса, приведет к битве на уничтожение с французской армией всего спустя несколько недель после начала операции. Такое сражение, как это оценивалось позднее, предотвратило бы битвы ресурсов, характерные для Первой мировой войны [Foerster 1921: 3]. Кажется очевидным, почему события, произошедшие на Дальнем Востоке в 1904–1905 годах, столь важны. Россия, военная держава, роль которой в войне на два фронта, считавшейся дамокловым мечом[365], висящим над Германией, пугала военных стратегов прошлого, исчезла и в расчетах Шлиффена не рассматривается. Таким образом, мы можем утверждать, что в результате наблюдения за ходом Русско-японской войны и за поражением «русского катка» на Востоке Шлиффен пришел к идее плана, благодаря которому у Германии временно появился бы шанс на победный сценарий в войне с Францией, удачно лишившейся защиты сильной русской армии. И в самом деле, не остается сомнений, что «меморандум 1905 года <…> предполагал войну на один фронт, во время которой практически все силы Германии должны были быть запущены, словно молот» [Robinson, Robinson 2009: 193], во Францию.

Существование плана Шлиффена, однако, ставил под сомнение Теренс Цубер[366] «во все более агрессивной манере по отношению к традиционной и общепризнанной интерпретации» [Ehlert et al. 2014: 2], однако в своем критическом анализе он даже не упомянул влияние войны в Восточной Азии. С начала 1890-х годов и образования франко-русского союза Генеральному штабу и Шлиффену в качестве его главы надо было планировать, как вести войну на два фронта с Россией и Францией. Германский генерал хорошо понимал, что осуществима только «короткая и быстрая война» [Ehlert et al. 2014:4]. Таким образом, Шлиффен придерживался идеи разделения сил Германии с целью противостоять силам России и Франции. Поскольку в Германском государственном архиве (Reichsarchiv) в течение нескольких лет после Первой мировой войны был закрыт доступ к соответствующим документам, некоторым из них необходимо было дать свежее толкование; однако объяснение Цубера, что плана вовсе не существовало, выглядит скорее ревизионизмом, имеющим целью оправдать позицию Германии в начале Первой мировой войны. Вопреки утверждению Цубера, Мольтке принял некоторые элементы меморандума Шлиффена; однако операции 1914 года больше походили на план Мольтке, чем на первоначальный вариант 1905 года [Mombauer 2014: 43].

Мольтке столкнулся с более сильным антигерманским союзом и совсем другими политическими и военными предпосылками, поэтому он не мог использовать в 1914 году план Шлиффена. Россия также была скорее готова допустить начало войны, чем рисковать политическим поражением, что могло вновь оживить движения, борющиеся с самодержавием [Hildebrand 2014: 20]. Ситуация изменилась, а план Шлиффена основывался на опыте Русско-японской войны, поэтому в 1914 году он был неприменим. Когда Мольтке решил обойти укрепления на западном фронте, он действовал в соответствии с замыслом Шлиффена, но какой генерал послал бы свои войска прямо на осадную войну на западном фронте, если этого можно было избежать [Mombauer 2014:48]? Согласившись с Анникой Момбауэр, стоит заключить, что «план Мольтке по многим характеристикам соответствовал тому, что обычно связывают с планом Шлиффена» [Mombauer 2014: 47]. Россия за годы, предшествующие Первой мировой войне, вновь обрела военную силу, и уже нельзя было оставить восточный фронт без защиты. В 1905 году Шлиффен мог игнорировать Россию, поскольку война с Японией реально ослабила ее до такой степени, как это описал Бюлов. Следовательно, его план был идеален для 1905 или 1906 года, но не для 1914 года [Mombauer 2014: 54]. После 1913 года размещение сил на Востоке (Ostaufmarsch) казалось бессмысленным, в частности потому, что все знали, что Франция не будет сохранять в войне нейтральную позицию. Следовательно, Мольтке, следуя основным идеям Шлиффена, надеялся на быструю победу над Францией и столкновение с Россией уже после первой успешной кампании, во время которой один из двух врагов будет нейтрализован. Если единственной целью плана Шлиффена было уничтожение французской армии, как в битве при Каннах (216 год до н. э.), то Мольтке позднее адаптировал его в качестве первого шага в большой конфронтации с несколькими европейскими державами, которая позже будет называться Первой мировой войной.

Интерпретация Цубером итогов Русско-японской войны звучит просто абсурдно:

Во-первых, Шлиффен не мог написать военный план на основе результатов войны, которая еще не завершилась. Во-вторых, Россия занималась передислокацией войск, но Шлиффен, как сказано выше, с уверенностью признал ее слабость и наблюдал политические события в стране, сотрясаемой революционным движением. Хотя Цубер стремился «доказать, что никакого плана Шлиффена не было» и он «был выдуман Генеральным штабом в оправдание провала Марнской кампании 1914 года» [Zuber 2002: 5], он доказал лишь то, что его взгляд на происходящее слишком европоцентричен, чтобы осознать значение Русско-японской войны. План Шлиффена, конечно, стал одной из причин увеличения армии Германии [Zuber 2011: 7], но эти силы были использованы исключительно против Франции, а против России нет, так как казалось, что она не представляет угрозы. Утверждение Цубера, согласно которому «идея, что русская армия в 1905 году была разбита, не нашла отражения в отчетах немецкой разведки 1905 года» [Zuber 2011:27], – просто неправда, поскольку, как показано в этой книге, у военачальников германских армии и флота имелся живой интерес к донесениям о событиях в Восточной Азии и почти все они пришли к единому заключению, что военные силы России больше не представляют угрозы.

Несмотря на то что Цубер получил докторскую степень в немецком университете[367], то, как он использовал источники в своей работе, далеко от критического подхода, принятого в науке, в особенности, но не исключительно, в Германии [Foley 2014: 68]. Цубер просто фокусируется на источниках, подтверждающих его идею; однако ему достаточно было бы лишь посмотреть другие донесения[368], относящиеся к этой войне, чтобы изменить свое мнение. Похоже, что в своих размышлениях он был слишком далек от Русско-японской войны, и географическая отдаленность событий привела, по всей видимости, и к интеллектуальным ограничениям. Цубер предлагает «радикальную интерпретацию военного планирования Германии до 1914 года» [Foley 2014: 73], которая не выдерживает критики в свете глобальной интерпретации Русско-японской войны. Цубер описывал Шлиффена как человека, «не информированного о международных делах и не проявляющего к ним интереса» [Gross 2014: 86], – вероятно, в той же степени, что и сам оправдывающийся автор. Для полного понимания идеи, заложенной Шлиффеном в свой меморандум, необходимо взглянуть на события 1905 года глобально, что однозначно включает оценку исхода Русско-японской войны и связанного с этим заката военной мощи и потенциала России как серьезной угрозы для европейских великих держав. Следовательно, Цубер недооценивает Шлиффена, поскольку пытается описать его как «аполитичного военного технократа, навык оперативного планирования которого развивался в политическом (и международном) вакууме» [Gross 2014: 111].

Ян Кусбер, специалист по русской истории, подчеркнул влияние войны на военное планирование в Европе, так как «во время Русско-японской войны 1904–1905 годов военачальники армии и флота Российской империи ясно увидели инфраструктурные и логистические недостатки ее вооруженных сил» [Kusber 2014: 248]. Также в результате этого в России после войны шло обсуждение того, как реорганизовать армию и сделать «русский каток» сильнее [van Dyke 1990: 131–154][369]. В Германии же, напротив, Россию обсуждать перестали, так как война открыла «окно возможностей» [Kowner 2007: 7], в период которого Российская империя не сможет вмешиваться в противостояние Германии и Франции. Таким образом, военные стратеги могли одновременно планировать на Западе как наступательную, так и превентивную войну [Kowner 2007: 6–7]. Однако подписание англо-французского соглашения помешало немедленному осуществлению этого плана, и в конечном итоге в 1914 году его заменил план Мольтке, частично вобравший идеи, принадлежавшие Шлиффену. Я не согласен с Цубером и, наоборот, хотел бы поддержать оценку, данную Мэттью С. Селигманом, согласно которой война в Восточной Азии «оказала огромное влияние на мышление военного руководства Германии» [Seligmann 2007:118]. Абсолютно очевидно: план Шлиффена стал прямым следствием Русско-японской войны. Если бы не было событий в Восточной Азии и там не присутствовало бы немецких наблюдателей, Шлиффен не стал бы рассматривать возможность полномасштабной войны с Францией при незащищенном восточном фронте.

Относительно влияния войны в Маньчжурии на Германию остается только один вопрос: в какой степени она повлияла на начало Первой мировой войны? Трудно ответить. Вооруженные силы России к этому времени восстановились, и 1914 год не был похож на 1905-й. Однако не был он похож и на 1904-й. В Германии чувствовали растущую угрозу со стороны России и понимали, что период времени, когда они могут осуществить быструю кампанию против Франции, которая позволит остановить каток на востоке и предложить мирные переговоры, ограничен. Они рассчитывали, что мобилизация в России пройдет медленно и это позволит завершить войну на западном фронте. Это сравнимо с положением, в котором находилась Япония в 1904 году. Идея превентивной и прежде всего наступательной войны стала стимулом для принятия решения начать войну. Но, в отличие от Японии, у Германии не было международной поддержки, она была политически изолирована; ее единственным союзником была Австро-Венгрия. Уроки Русско-японской войны были неправильно истолкованы, и Германии не удалось повторить успех Японии 1905 года. Конечно, Первая мировая война «не была неизбежным следствием этого более раннего конфликта, но отчасти он стал стимулом к ее началу» [Seligmann 2007: 123]. Поэтому Русско-японская война определенно является ключевым событием, значение которого для мировой истории еще только предстоит оценить путем исследования в контексте истории разных стран, а также мировой истории.

7. Заключение

Русско-японская война дала первые представления о том, каким станет мир после 1914 года. Это была первая современная война, позволившая увидеть, какие разрушения постигнут Европу десятилетие спустя. Это было событие мирового масштаба, но из-за того, что оно происходило на периферии, его значение не было оценено должным образом. В отличие от других войн XX века, Русско-японская война все еще исследована недостаточно. Однако у этой войны были национальные и международные последствия, повлиявшие на ход истории следующего столетия. Мир признал Японию как равную силу – как на Дальнем Востоке, так и в глобальном масштабе. Уже англо-японский союз стал выражением признания Японской империи в качестве равного партнера, однако ее успешная война против русской армии в Маньчжурии стала подтверждением для других европейских держав, что решение Великобритании было верным. Следовательно, война явилась водоразделом в истории Японии, поскольку она способствовала возникновению у японцев чувства национальной гордости, а также политического и военного самосознания; и кроме того, как было описано в третьей главе, война преобразовала японское общество, в частности в том, что касается политической эмансипации масс, пострадавших от конфликта в тылу. Также это привело к восхищению Японией в азиатских и ближневосточных колониях, где японские победы воспринимались как тожество неевропейского мира. Люди в колонизированных регионах по всему миру начали осознавать, что существующий порядок не безальтернативен. Война также имела значительные последствия для Европы и США, поскольку она повлекла за собой исторические события, которые привели к дальнейшим войнам XX века.

В России череда поражений царской армии стала причиной революционных волнений, которые затем из Стокгольма стал подогревать Акаси, понявший, что имеется возможность создать на территории врага пятую колонну. После установления связи с Циллиакусом и финской оппозицией Акаси начал получать деньги из Японии на финансирование польских и русских оппозиционных групп, которых обучали саботажу в Париже. Было организовано две конференции с целью объединить силы разных революционных движений, но наиболее влиятельные движения отказались участвовать в них из-за японского финансирования. Несмотря на неэффективность действий отдельных организаций, в первой половине 1905 года, когда казалось, что японские военные не смогут одержать в Маньчжурии полную победу, Акаси вновь получил значительную сумму денег. Этими средствами он оплатил вооружение для революционеров, которое предполагалось перевезти контрабандой в Российскую империю для начала восстания и существенного ослабления России изнутри. Попытка провалилась, так как корабль сел на мель у финского берега и был затоплен. Когда Россия и Япония в конечном итоге заключили мирное соглашение, Акаси снова удалился. Однако плоды его деятельности сохранились, и революцию 1917 года нельзя воспринимать в отрыве от событий 1905 года. В конечном итоге царь был вынужден даровать населению права и допустить созыв парламента, как было обещано в Октябрьском манифесте. Если бы не было общественных волнений из-за войны на Дальнем Востоке и не росло влияние революционных групп, спонсируемых Японией, эти события, вероятно, не привели бы к дальнейшему нарастанию в России революционного потенциала. Таким образом, Русско-японская война стала провоцирующим фактором, определившим российскую и мировую историю XX века.

Война повлияла и на отношения Японии и США в последующие десятилетия, вплоть до начала военных действий в Тихоокеанском регионе в 1941 году после атаки на Перл-Харбор. Сначала симпатии американской общественности и президента США Теодора Рузвельта были на стороне Японии. Победам Японии аплодировали, их изображали как победы западной культуры и демократии над русским варварством. Однако позиция Рузвельта изменилась с ростом угрозы нарушения баланса сил в Азии. Россия была необходима президенту в качестве противовеса для японских амбиций. Главным для него было обеспечение интересов США в регионе, в частности политики открытых дверей в Маньчжурии. Теперь же казалось, что Япония стала достаточно сильна, чтобы обрести влияние в Восточной Азии и превратить регион в сферу исключительно собственных интересов. Именно поэтому во время мирных переговоров в Портсмуте президент стремился сохранить Россию в игре. Он советовал Японии не завышать свои требования. В конечном итоге Комура был вынужден согласиться на мирный договор, соответствующий первоначальным военным целям Японии, но не включающий в себя контрибуции или дополнительные территориальные завоевания. Японская общественность осталась недовольна, и во многих городах произошли всплески насилия, символом которых стали Хибийские беспорядки в Токио в начале сентября 1905 года. Японцы чувствовали себя униженными и считали, что виноват в этом Рузвельт. Кроме того, Японии потребовались деньги, поэтому она не стала делить Южно-Маньчжурскую железную дорогу с международными инвесторами, а японские правительство и вооруженные силы попытались прекратить политику открытых дверей, поскольку и тем и другим северные провинции Китая были нужны в качестве эксклюзивных экономических зон для обеспечения финансовых интересов Японской империи. Еще больше отношения США и Японии ухудшились в результате иммиграционных проблем на западном побережье США и сегрегационного кризиса после Русско-японской войны. Отношения между ними стали более резкими, поскольку с 1907 года в обеих странах стали рассматривать возможность войны друг против друга, а их военные стратеги начали воспринимать другую страну как потенциального противника в будущей войне. Политические и экономические отношения ухудшались, а Япония чувствовала себя униженной морскими соглашениями, подписанными на морских конференциях в Вашингтоне (1921–1922) и Лондоне (1930), в рамках которых главным образом были определены пропорции флота. В 1931 году Мукденский инцидент положил конец борьбе за влияние в регионе, а напряжение нарастало вплоть до 1941 года, когда японцы в духе 1904 года напали на США, чтобы получить преимущество в войне, в которой они не могли одержать победу, но могли подписать выгодное мирное соглашение. Следовательно, Русско-японская война была водоразделом и для отношений Японии и США, а также отправной точкой для событий, которые привели к атаке на Перл-Харбор.

Однако наиболее серьезное влияние испытала на себе Германия. В армии и флоте Германской империи проявляли большую заинтересованность в событиях на Дальнем Востоке и отправляли туда наблюдателей. В регулярных донесениях наблюдателей были отражены плачевные результаты действий русских матросов и солдат. Россия воевала в Маньчжурии одна, без поддержки своего союзника Франции. Германское правительство и Вильгельм II увидели в этом политическую возможность вмешаться в русско-французский союз и подписать соглашение с Российской империей, корабли которой снабжались углем при помощи немецких транспортных судов компании «Гамбург – Америка Лайн» (HAPAG). Несмотря на то что переговоры 1904 года не принесли результата, после окончательного поражения в Мукденском сражении на суше и Цусимском на воде император Николай II предложил Вильгельму II встретиться в городе Бьёркё. Два монарха встретились, и Вильгельму удалось убедить кузена подписать двустороннее соглашение, к которому позднее должна была присоединиться Франция. Однако этот амбициозный план провалился, поскольку царь отказался ратифицировать соглашение, не уведомив перед этим Францию, что делало его подписание практически невозможным. Кроме того, политические деятели в России и Германии были против этого соглашения и критиковали монархов за их необдуманные политические прения. С политической точки зрения Германия не могла воспользоваться Русско-японской войной для улучшения своего положения в Европе. Однако у этих военных действий были значительные последствия. Глава генштаба генерал Шлиффен также наблюдал за событиями в Маньчжурии и пришел к выводу, что царская армия больше не является опасным «русским катком», по крайней мере на ближайшие годы. Она была ослаблена, недостаточно обучена и под плохим руководством, поэтому он думал и писал о войне с Францией на западе. Согласно так называемому «плану Шлиффена», Восточную Пруссию следовало оставить без защиты, чтобы победить в битве на уничтожение с армией Франции на западном фронте, а затем вернуться и направить силы на Россию, силы которой все еще должны были быть ограничены. Несмотря на то что Теренс Цубер отрицает существование этого плана, в настоящей книге показано, что план являлся прямым следствием Русско-японской войны. Его общие идеи были основаны на результатах маньчжурских кампаний, в ходе которых Куропаткин действовал чересчур оборонительно, из-за чего над его армией одерживали победу меньшие по размеру, но лучше обученные и вооруженные силы врага. План не применяли на деле до 1914 года – в какой армии не станут менять план в течение почти десяти лет? – но план Мольтке, согласно которому Германия проводила мобилизацию и действовала в начале Первой мировой войны, основывался на идеях Шлиффена, в том числе во время первого столкновения с Францией. Несмотря на то что Мольтке не хотел в 1914 году вступать в войну, он понимал, что шанс пережить эту войну возрастет, если Германия будет сражаться с двумя врагами по отдельности. Угроза со стороны России снова начала расти, так как царская армия восстановилась после войны с Японией, поэтому идея превентивной войны выглядела весьма подходящей, как это было и для Японии в 1904 году. Нельзя утверждать, что Русско-японская война стала непосредственной причиной Первой мировой войны, но определенно она оказала влияние на военное планирование, поскольку немецкие стратеги основывались на ее опыте, и я полагаю, что решение вступить в войну в 1914 году было принято отчасти из-за нее.