Тем не менее по прошествии многих лет Третчиков старался сильно не афишировать этот период своей карьеры. Работа коммерческим художником хоть и приносила неплохой доход, но всегда считалась в художественной среде чем-то вроде низкого ремесла, работы второго сорта, чья основная задача – понравиться широким массам. В дальнейшем критики не раз будут ехидно припоминать Третчикову, что его стиль – это порождение театральных подмостков и газетных афиш. Ему же такой однобокий подход всегда казался крайне несправедливым: ведь даже в условиях интенсивной работы в крупнейшей шанхайской газете он никогда не забрасывал мольберт и кисти – и не переставал совершенствоваться в том, что считал своим настоящим призванием.
Закономерной кульминацией его трудов стала первая персональная мини-выставка, открывшаяся в кафе «Альказар» 13 декабря 1933 года. Это был, наверное, самый желанный подарок на день рождения от «коллег по цеху», вместе с которыми он состоял в обществе с провокационным названием ХЛАМ. Название, данное в духе времени, естественно, должно было эпатировать непосвящённых, но расшифровка аббревиатуры всё расставляла на свои места: за ХЛАМом скрывались художники, литераторы, артисты и музыканты.
Конечно, выставку в кафе едва ли можно назвать полноценной экспозицией – хозяин лишь разрешил повесить работы художника на стены, дабы посетители могли просматривать картины, сидя за столиками и потягивая напитки. Однако скромность сего мероприятия не помешала посетителям кафе разглядеть в художнике настоящий талант. После выставки Третчиков окончательно приобрёл репутацию молодого художника, подающего большие надежды. Наконец-то он хотя бы отчасти смог сравняться со своим кумиром Сапажу: его узнавали на улицах, о нём писали в местных русских газетах и даже делали на него шаржи.
И вот, как это часто бывает, удар в спину пришёл именно в тот момент, когда Владимир чувствовал себя на взлёте, и с той стороны, с которой он ожидал меньше всего. Первым звоночком стал отъезд Константина в Париж, где он, как было сказано, разведает обстановку, устроится на работу и подготовит почву для переезда самого Владимира. Хотя гостиничный бизнес приносил неплохой доход, Михаил настоял на том, чтобы взять на поездку кредит. Ведь если деньги будут делать деньги, то заём они легко погасят! Если бы у Владимира было чуть больше житейского опыта, ему не пришлось бы удивляться дальнейшим событиям.
Однажды вечером, подходя к зданию своего апарт-отеля, в котором, помимо гостей, проживали и сами Третчиковы, Владимир заметил у входа их повара-китайца, сидевшего на чемоданах. На ломаном английском тот объяснил, что Михаил продал бизнес новым хозяевам и вернулся в Харбин, а сам Владимир больше не может здесь оставаться (кстати, в стоявших на улице чемоданах были именно его вещи) и должен, кроме того, оплатить повару его жалование. И да, кредит, взятый на поездку Константина в Париж, теперь придётся выплачивать ему одному.
Расплатившись с поваром, Владимир некоторое время так и оставался стоять рядом с выброшенными из дома чемоданами – абсолютно одинокий посреди темнеющих многолюдных улиц Жёлтого Вавилона. Конечно, у него по-прежнему оставались работа и друзья, но рядом отныне не было ни одного человека, которого он мог бы назвать родным по крови. Наверное, именно в этот момент последняя ниточка, связывавшая его с той большой, дружной, патриархальной и такой сплочённой семьей из его раннего детства, окончательно оборвалась. Много десятилетий спустя, когда один журналист спросит его, хочет ли Третчиков встретиться со своими родными, тот коротко ответит, что навсегда закрыл эту главу своей жизни и нет нужды открывать её вновь.
Но как бы глубоко ни приходилось падать и разочаровываться в людях, жизнь не стоит на месте. Тем более, если это жизнь молодого художника. А уж если в число его приоритетов входят деньги, известность и женщины, то времени на хандру и депрессию не остаётся. Владимир всегда был не прочь познакомиться с хорошенькой девушкой, а они чаще всего отвечали ему взаимностью. И это вполне закономерно: хорошо известный среди русской диаспоры художник всегда славился общительностью и отменным чувством юмора, да к тому же был неплох собой. Его волосы со светлыми кудрями, как у знаменитого поэта Сергея Есенина, непослушно спадали на лоб, а яркие серо-голубые глаза смотрели на собеседника пронзительно и немного насмешливо.
Что же касается серьёзных отношений, то Владимир не просто не торопился жениться, но и подумывал над тем, чтобы никогда не связывать себя узами брака. Друзья по творческому цеху твердили ему, что, коль скоро он собрался стать по-настоящему известным художником, о женитьбе нечего и думать. Приземлённые семейные обязанности, однообразный быт раз и навсегда погребут под собой все творческие замыслы, как пепел Везувия – древние Помпеи. Однако, вопреки опасениям, амурная встреча всё же сыграла положительную роль в его карьере. В судьбе Третчикова женщины, как правило, лишь способствовали его продвижению к славе.
Итак, она звалась Наталья, или, как её ласково называл сам Владимир, – Натали. Шапочно они были знакомы ещё в Харбине, так как учились в одной школе, но по-настоящему познакомились лишь в Шанхае на вечеринке общих друзей. Это была кареглазая брюнетка с независимым характером, которая не побоялась начать знакомство с замечания: «Ты милый парень, жаль только, что законченный алкоголик». Конечно, это было преувеличением, однако доля правды в её словах всё же присутствовала: Третчиков любил выпить в шумной компании друзей, а поскольку вечеринки в артистической среде – дело обычное, то и выпивать ему доводилось немало. Дерзкая брюнетка сразу запала ему в душу, и в тот же вечер Владимир пригласил Натали на первое свидание, за которым последовали и другие. Встречи становились всё чаще, а чувства – всё крепче.
Довольно быстро они поняли, что их отношения переросли в нечто большее, чем простой флирт, и оба этого сильно испугались. Причём, несмотря на чувства, они искренне ставили во главу угла будущую карьеру Третчикова. К тому же, 20-летний художник ещё явно был не способен обеспечивать молодую жену. По взаимному согласию молодые люди решили, что ему лучше уехать и, по крайней мере, некоторое время полностью сосредоточиться на своей работе.
Как нельзя кстати Владимиру попалось на глаза объявление об открытой вакансии художника в одной крупной газете, чей офис находился в Сингапуре – одном из лучших бриллиантов в короне Британской империи. По такому случаю друзья Третчикова закатили для него прощальную вечеринку и настойчиво рекомендовали купить билет на пароход непременно в каюту первого класса: всё-таки восходящая звезда искусства должна явиться в Сингапур с шиком.
И тут известность подставила ему подножку: газеты не преминули сообщить о том, что русский художник покидает Шанхай. Владимира, успевшего понаделать множество долгов, атаковали кредиторы. В результате его оставили в буквальном смысле слова без гроша в кармане, хотя и с билетом в каюту первого класса.
В отчаянии он посылает одно за другим письма в Харбин Михаилу с просьбой выслать ему хотя бы немного денег на первое время. Должно же у него остаться хоть что-то после продажи успешного бизнеса! Лишь на третье письмо приходит долгожданный, но обескураживающий ответ с отказом в помощи. В результате в августе 1934 г. Третчикову пришлось отчалить к чужим берегам ни с чем.
Но, как несложно догадаться, если бы расставание оказалось фатальным, имя Натали никогда бы не появилось в биографии Третчикова. Мало ли возлюбленных может быть у людей искусства и стоит ли обо всех упоминать? Так что всего через каких-то 4 месяца, 8 января 1935 г., Натали сошла на берег в Сингапурском порту, чтобы стать женой Владимира. Постоянно курсировавшие между Сингапуром и Шанхаем письма, которые влюблённые направляли друг другу чуть ли не каждый день, подготовили её к предстоящим трудностям. Им придётся снимать небольшую квартирку, возможно, даже комнату, жить скромно и на всём экономить. Ведь особо крупных гонораров пока не предвиделось.
Но Третчиков любил удивлять и умел производить фурор. Должно быть, Натали почувствовала себя Золушкой, едущей на бал, когда вместо такси перед нею распахнулась дверь собственной машины с личным шофёром. Дальше последовала непродолжительная поездка вдоль побережья за город, где её ожидал собственный дом с видом на море. Около парадной двери её приветствовали выстроившиеся в шеренгу слуги.
Обстановка дома совсем не походила на жилище холостяка: предусмотрительно была закуплена вся необходимая мебель, посуда, столовые приборы, шторы, ковры, подушки… Изюминку интерьерам добавляли росписи на стенах и потолках, сделанные самим хозяином дома. Заезжай и живи!
«Должно быть, ты ограбил банк!» – изумилась Натали.
Но дело было, естественно, не в этом. Трудолюбие и репутация отличного газетного художника, которую Владимир заработал ещё в Шанхае, помогли ему быстро встать на ноги. Заработок в газете оказался неплохим, к тому же сингапурские банки в то время весьма охотно выдавали кредиты.
В тот же день Владимир и Натали поженились. Такая спешка объяснялась жёсткими требованиями британского закона: незамужняя безработная леди не могла находиться на территории колонии, поэтому в подобных случаях пары были вынуждены незамедлительно заключать брак. Ближайшие несколько лет молодых ожидала та самая блестящая светская жизнь, о которой грезил Третчиков.
Легко заметить интересную закономерность: каждый новый город, в который перебирался Владимир, становился очередной ступенькой на его лестнице к успеху. При этом каждая последующая ступень по своему масштабу и размаху значительно превосходила предыдущую. Жизнь русского Харбина при всей её насыщенности не могла соревноваться с громадным, гудящим, словно улей, Шанхаем. Шанхай же, в свою очередь, казался огромной, хаотично выстроенной деревней в сравнении с колониальным Сингапуром, для которого Англия не жалела денег.