С помощью световых сигналов капитан корабля послал сообщение: «Везём женщин, детей, больных, раненых». На какое-то время всё смолкло. О беспощадности японцев в Юго-Восточной Азии были хорошо наслышаны, и с каждой минутой молчания надежда на спасение становилась всё призрачнее. Наконец от японцев пришёл ответный сигнал:

«Даём вам один час на то, чтобы убраться с корабля».

На удивление спокойно и буднично, словно большая часть пассажиров не погибнет уже через час, экипаж стал отдавать команды:

«Женщины и дети садятся в шлюпки!»

«Наденьте спасательные жилеты!»

«Giang Bee» превратился в небольшой «Титаник» – нехватка спасательных шлюпок заставляла осознать неизбежность трагического конца. Третчиков отрешённо наблюдал за происходящим. О чём он только думал, когда пренебрёг возможностью уехать вместе с женой и дочерью? Он больше никогда не увидит их, никогда не обнимет…

Безучастным взглядом он смотрел на женщину, которую силой пытались запихнуть в шлюпку. В руках у неё была совсем ещё маленькая девочка. Внезапно женщина метнулась в сторону Третчикова и отдала девочку ему. На ходу она прокричала, что бежит искать своего пропавшего сына.

– Какого чёрта вы здесь стоите? – закричал на Третчикова один из офицеров. – Садитесь с ребёнком в шлюпку.

– Но это не мой ребёнок, – пытался возразить Третчиков.

– Мне плевать, чей он! Приказ капитана!

Маленькая девочка буквально вытащила русского художника с того света, дав спасительный пропуск на последнюю шлюпку. Через час, как и было обещано, «Giang Bee» вместе с оставшимися на борту людьми был потоплен. 13 февраля 1942 г. вошло в историю Сингапура, как Чёрная Пятница, ведь именно в этот день японцами была уничтожена большая часть пассажирских судов, эвакуировавших мирное население. Но для Третчикова этот день по праву можно считать его вторым днём рождения. Всего через два дня Сингапур пал. Его капитуляция нанесла огромный ущерб престижу Великобритании и стала крупнейшим поражением британцев за всю историю.

Дальнейший путь в набитой обессиленными людьми шлюпке походил на каждодневный танец со смертью. Решено было взять курс на Суматру – спасённые надеялись, что остров всё ещё остаётся в руках голландцев. Под экваториальным солнцем кожа гребцов быстро краснела и обгорала, а руки покрывались мозолями. В открытом море почти невозможно было защититься от палящего зноя. В первый же день беглецов засёк японский самолёт, который трижды к ним приближался, но лишь по счастливой случайности не выстрелил.

Наконец на землю спустилась тёмная южная ночь, принеся с собой спасительную прохладу. В призрачном свете лунной дорожки кто-то всмотрелся в линию горизонта и выкрикнул спасительное: «Земля!» Через сутки после гибели «Giang Bee» они достигли Суматры. Причалив к берегу, первым делом мужчины отправились на поиски воды. Только утром от местных жителей удалось узнать неутешительные вести. Суматра, как и Сингапур, была полностью захвачена врагом. После продолжительных совещаний было решено попробовать добраться до острова Ява – ещё одного голландского владения.

Оставаться на Суматре было опасно. Не только японцы, но и местное население теперь относилось враждебно к европейцам. Японская пропаганда представляла войну как освободительную для всех азиатских народов. Самим самураям отводилась роль старших братьев, которые поведут угнетаемые белокожими варварами народы к светлому будущему под флагом Страны восходящего солнца. Неудивительно, что под влиянием подобного рода пропаганды индонезийцы не горели желанием помогать белым.

За несколько дней напряжённого пути беглецам лишь один-единственный раз удалось встретить дружественный корабль – английский миноискатель «Тапир», который согласился взять на борт всех детей и почти всех женщин. Лишь две дамы изъявили желание продолжить путь до Явы.

Основным источником провизии для маленького отряда были прибрежные деревни, жители которых могли снизойти до помощи чужакам, а могли и с криками прогнать их. Трудно поверить, но даже в таких условиях талант Третчикова однажды сослужил добрую службу. В одной из деревень, где им категорически отказывались помогать, Владимир заметил на полу хижины карандаши и бумагу. Схватив их, он сразу же начал делать зарисовки эпизодов их печальной истории – от момента гибели парохода до прибытия в деревню. Старый индонезиец – глава большого семейства – был настолько поражён увиденным, что мигом отправил своих домочадцев за припрятанной едой. Так Третчиков смог добыть рис, бананы и кокосы для своих попутчиков.

Но было бы наивным полагать, что карандашные наброски могут выручить из любой беды. То, чего больше всего боялись участники многодневного перехода, в конце концов произошло: уже на Яве, которая также оказалась во власти японцев, жители очередной деревни передали чужаков новым хозяевам острова. Вдобавок у Третчикова украли сумку со всеми вещами, самой важной из которых был нансеновский паспорт[72] – единственный документ, который мог достоверно подтвердить его личность.

Еле бредущие друг за другом с крепко связанными руками, одетые в лохмотья и покрытые язвами европейцы, некогда казавшиеся местным жителям непобедимыми, теперь представляли собой жалкое зрелище. Собравшаяся толпа ликовала – и на то были свои причины: в отличие от пленников местные знали, куда их ведут. Скоро причина стала понятна и спутникам Владимира: в конце пути их ждала стенка и вооружённые винтовками палачи.

Обречённых выстроили в шеренгу, солдаты с каменными лицами взвели курки и прицелились. Кто-то закрыл глаза от страха, другие быстро шептали молитву, понимая, что могут не успеть дочитать её до конца. Секунды стали тяжёлыми, словно наполненными свинцом, а удары сердца яростно стучали в пересохшем горле.

Наконец прозвучал приказ опустить оружие, после чего солдаты дружно рассмеялись. Демонстративный вывод на расстрел оказался своего рода шуткой, если это можно было так назвать. Правда, подшутили японцы не только над пленниками, но и над разочарованной толпой, которая теперь недовольно гудела. Но открыто возражать японцам никто не решился, и индонезийцам оставалось лишь злобно смотреть, как уводят несостоявшихся жертв их праведного гнева.