«В лагерях голодает множество людей, а вы тут купаетесь в роскоши! Мы собираем деньги для нуждающихся! Вырученные от продажи цветов средства пойдут в наш фонд!» – заявили они.

Третчиков очень не хотел расставаться с цветами, но вовсе не из-за жадности. Каждый день они напоминали ему, что кто-то очень сильно верит в его талант и в его картины. Это придавало ему нужный стимул, теперь он бежал к мольберту с ещё большей жадностью, работал над техникой, старался придать изящество каждой линии, постоянно спрашивая себя: «Понравилось бы это моему тайному почитателю?» Цветы напоминали, что он уже не один на один со своим искусством, что в мир его творчества уже вошёл Зритель, перед которым он несёт ответственность и не имеет права ударить в грязь лицом. Была ли этой доброй феей полюбившая его Ленка? Возможно, но она никогда так и не раскрыла себя.

В итоге делегация удовольствовалась простым денежным пожертвованием. В конце концов, кто станет покупать «цветы секонд-хенд»?

Постепенно Третчиков начинает понимать, что даже без выставок его искусство благодаря сарафанному радио завоёвывает симпатии людей. Как я уже упоминала, с момента своего освобождения из тюрьмы Владимир успел свести знакомство со многими, в том числе и с местными художниками. Между ними поддерживалось дружеское соперничество, они горячо обсуждали искусство и его новые тенденции, делились своими творческими находками и, естественно, с гордостью показывали друг другу свои работы. Один из них познакомил Третчикова со своим покровителем – состоятельным поклонником изящных искусств, заказчиком его картин. Этим патроном оказался будущий президент Индонезии Сукарно[73]. К немалому удивлению Третчикова, после короткой беседы индонезиец попросил его продать одну из своих картин. Всем было хорошо известно, что коллекция картин Сукарно – одна из самых обширных в стране, и любой художник почёл бы за честь поставить своё произведение в один ряд с шедеврами, которыми располагал столь влиятельный человек.

Но неожиданно для всех и, возможно, даже для самого себя Владимир ответил отказом. Едва ли Сукарно согласился бы купить что-то обыденное, тогда как каждую по-настоящему удачную картину художник с трепетом берёг для своей первой выставки. Самое парадоксальное, что в тот момент сама выставка существовала лишь в мечтах Третчикова. Так почему бы не продать одну из картин и не заработать хорошие деньги? Но Третчиков остался верен себе – и своего решения не поменял. Ему повезло, что он потом покинул Индонезию: Сукарно обладал хорошей памятью.

Тем временем в воздухе начали витать первые слухи о приближающемся окончании войны. Европейцы из уст в уста полушёпотом передавали новости об успехах англичан и американцев в Юго-Восточной Азии. Естественно, эти настроения были замечены японцами, которые решили пресечь на корню малейшую возможность поддержки союзных войск со стороны европейцев. И однажды в дверь Третчикова постучали.

Это были сотрудники кемпейтай – военной полиции, чьё название заставляло даже самых сильных духом почувствовать бегущий по спине холодок. Тот, кого арестовывал кемпейтай, уже не имел шансов вырваться из его стальной хватки. На этот раз Третчиков точно знал, что даже чудо не сможет спасти его.

Утомительные допросы длились каждый день по много часов. Задаваемые вопросы казались Владимиру абсолютно бессмысленными и никак не связанными между собой. Японцы словно задались целью выведать каждую деталь его личной жизни, вплоть до того, чей портрет и когда он рисовал и даже – что именно пришлось перерисовывать в этом портрете – левый глаз или правый.

Долгое время происходящее казалось не более чем изощрённой пыткой, пока, наконец, японский офицер не сказал напрямую, что Третчиков, по их мнению, – лидер шпионской сети диверсантов, совершавшей поджоги стратегически важных объектов. Художник с трудом мог поверить собственным ушам, но, собрав, наконец, в своей памяти все заданные ему вопросы воедино, к своему ужасу понял, что с позиции японцев всё выглядит именно так.

Чрезмерная общительность вышла Владимиру боком: он лично знал уже добрую половину европейских поселенцев Джакарты, а четверть из них успела побывать у него в гостях. Со стороны дом Третчикова и правда походил на центр некой шпионской паутины, куда стекается вся важная информация и откуда все её члены получают распоряжения. И чем настойчивее Третчиков отстаивал свою невиновность, тем больше терял терпение японский офицер. В какой-то момент на очередные возражения Владимира он с криком выхватил катану и нанёс резкий удар сверху вниз. Третчиков инстинктивно прикрыл голову, и лезвие рассекло его правую руку.

К счастью, ранение оказалось поверхностным, а взявший себя в руки офицер распорядился обработать рану и отправить подозреваемого обратно в камеру. Неизвестно, чем бы все эти подозрения закончились для Владимира, если бы не радостные известия о капитуляции японцев.

Формально остров был отвоёван 15 августа 1945 г., однако всего через пару месяцев англичанам и голландцам вновь пришлось объединять свои силы – на этот раз в борьбе против сторонников Сукарно, боровшихся за независимость Индонезии. Тем не менее Вторая мировая была окончена, сообщение между материками постепенно восстанавливалось, и Третчиков наконец получил надежду на то, что скоро он сможет отправиться на поиски своей семьи… Но тут в его дверь вновь постучали.

На пороге стоял тот самый японский офицер, который ранее допрашивал Владимира. На этот раз он пришёл с миром, и Третчиков, желая показать, что не держит зла, пригласил его за стол. После непродолжительной светской беседы офицер, наконец, перешёл к главной цели своего визита. С самого первого допроса он хотел лишь одного – услышать подтверждение тому, что Третчиков – английский шпион. У него в этом не было ни малейшего сомнения, но всё-таки хотелось услышать правду от самого шпиона, который так храбро держался во время допроса. Третчиков и Ленка на разные лады пытались убедить его в обратном, но всё было бесполезно. Японец даже начинал сердиться: ведь зачем продолжать весь этот театр, раз вы нас уже всё равно победили?! Так признайтесь же в очевидном!

Оживлённый спор был прерван очередным стуком в дверь. Когда Третчиков открыл её, на пороге появился его старый приятель – офицер Британской армии. Естественно, это стало исчерпывающим аргументом для самурая. Тот с достоинством встал, поклонился Владимиру и произнёс: «Настоящего профессионала видно сразу». Это была высшая похвала, которую можно было услышать от японца. Владимир сожалел лишь о том, что она не касалась его картин.

В сентябре 1946 г. Владимир Третчиков ступил на палубу парохода «Oranje» для того, чтобы навсегда проститься с Индонезией. Несмотря на то, что на корабле был установлен лимит багажа, ему удалось взять с собой все свои картины, которых уже к тому времени хватило бы на целую галерею. Корабль направлялся в сторону Африканского континента, поскольку именно в Южной Африке нашли пристанище Натали и Мими. Благодаря своему другу из Министерства информации Третчикову удалось выяснить, что им посчастливилось благополучно прорваться мимо вражеских кораблей, сойти на берег в ЮАР[74] и поселиться в Кейптауне. Все эти годы Натали преданно ждала Владимира, отказываясь верить в слухи о том, что он погиб при бомбардировке Сингапура.

Ленка не стала препятствовать его возвращению к семье. «Я могла бы бороться с его женой, но я не могла бороться с его ребёнком», – вспоминала она много лет спустя. Оба знали, что их отношениям однажды придёт конец, и оба постарались принять это с достоинством.