Фактически Древняя Русь становится легитимным образом русской традиции, в которой позднесредневековый и имперский периоды трактуются как «идеологически скомпрометированные». Идентификация себя с Древней Русью становится формой этнического самосознания русских, особенно в городах. Появляется новоурбанистическая русская идентичность, которая находит своё отражение в чрезвычайной популярности творчества художника Ильи Глазунова, современными художественными средствами поп-арта обращающегося к русским этническим образам, доводя их до заостренного символизма.
Литературным знаменем этого этнического возрождения выступает движение почвенников, связанное прежде всего с направлением «деревенской прозы» в литературе. Это движение уделяет внимание защите родной природы от разрушения великими стройками социализма, в частности звучит мощный протест против затопления русской земли водохранилищами гидроэлектростанций. Во всей прозе деревенщиков звучит протест против уничтожения русской деревни как неперспективной.
Более решительную позицию, чем деревенщики, старавшиеся остаться в рамках советской системы, занимает Александр Солженицын. В течение 1960-х годов его мировоззрение проделывает эволюцию от гуманистического народничества, с позиции которого критикуется советская репрессивная система, к решительному противопоставлению русского и советского начал, четком акценте на необходимость возрождения русского из под гнета советского. В «Письме вождям Советского Союза» Солженицын предлагает собственную программу декоммунизации СССР во имя сбережения русского народа. Используя образ китайской угрозы, актуальный для Советского Союза 1970-х, Солженицын пытался призвать советских вождей отбросить коммунистическое, к которому апеллировали китайцы, во имя русского, и начать освоение русских просторов вместо экспорта революции.
«Преимущественно озабочен я судьбой именно русского и украинского народов, по пословице – где уродился, там и пригодился, а глубже тоже – из-за несравненных страданий, перенесенных нами. И это письмо я пишу в предположении, что такой же преимущественной заботе подчинены и вы, что вы не чужды своему происхождению, отцам, дедам, прадедам и родным просторам, что вы – не безнациональны…
При центральном плане, которым мы гордимся, уж у нас-то была, кажется возможность не испортить русской природы, не создавать противочеловеческих многомиллионных скоплений. Мы же сделали все наоборот: измерзопакостили широкие русские пространства и обезобразили сердце России, дорогую нашу Москву…
Русская надежда на выигрыш времени и выигрыш спасения: на наших широченных северо-восточных земельных просторах, по нашей же неповоротливости четырех веков еще не обезображенных нашими ошибками, мы можем заново строить не безумную пожирающую цивилизацию «прогресса», нет – безболезненно ставить сразу стабильную экономику и соответственно её требованиям и принципам селить там впервые людей. Эти пространства дают нам надежду не погубить Россию в кризисе западной цивилизации. (А по колхозному забросу много потерянных земель и ближе есть.)
Национальным руководителям России в предвидении грозящей войны с Китаем все равно придется опираться на патриотизм и только на него. Когда Сталин начинал такой поворот во время войны, вспомните! – Никто даже не удивился, никто не зарыдал по марксизму, все приняли как самое естественное, наше, русское!».
По сути Солженицын предложил программу компромиссной трансформации советского государства, при которой, сохраняя и переобосновывая на национальных началах свою силу, советское руководство отказывалось от коммунистической идеологии, преобразуясь в национал-автократию.
«Из русской истории стал я противником всяких вообще революций и вооруженных потрясений, значит, и в будущем тоже: и тех, которых вы жаждете (не у нас), и тех, которых вы опасаетесь (у нас). Изучением я убедился, что массовые кровавые революции всегда губительны для народов, среди которых они происходят… За последние полвека подготовленность России к демократии, к многопартийной парламентской системе, могла еще только снизиться. Пожалуй, внезапное введение ее сейчас было бы лишь новым горевым повторением 1917 г…
И тысячу лет жила Россия с авторитарным строем – и к началу XX века еще весьма сохраняла и физическое и духовное здоровье народа? Однако, выполнялось там важное условие: тот авторитарный строй имел, пусть исходно, первоначально, сильное нравственное основание – не идеологию всеобщего насилия, а православие, да древнее, семивековое православие Сергия Радонежского и Нила Сорского, еще не издерганное Никоном, не оказененное Петром.
Все зависит от того, какой авторитарный строй ожидает нас и дальше? Невыносима не сама авторитарность, но – навязываемая повседневная идеологическая ложь. Невыносима не столько авторитарность – невыносимы произвол и беззаконие, непроходимое беззаконие…
Руководить нашей страной должны соображения внутреннего, нравственного, здорового развития народа, освобождения женщины от каторги заработков, особенно от лома и лопаты, исправления школы, детского воспитания, спасения почвы, вод, всей русской природы, восстановления здоровых городов, освоения Северо-Востока…».
Поразительный факт, хотя Солженицын был жестко выслан из СССР и никакого реального диалога с «вождями» не состоялось, но в некоторых практических аспектах советская политика 1970-х пошла именно предначертанным в «Письме вождям» курсом – с середины 1970-х на смену уничтожения русской деревни приходят программы поддержки «Нечерноземья» – запоздалые, но все-таки укрепившие основы народной жизни, интенсифицируется освоение Северо-Востока, начинается строительство припомненной писателем столыпинской «Амурской магистрали». Но, разумеется, поставленный Солженицыным вопрос о смене идеологии советские вожди даже и не думали рассматривать.
«Письмо» Солженицына приводит к его идейному разрыву с либеральной диссидентствующей интеллигенцией, лидером которой становится академик Сахаров. Разрыв западников и почвенников и внутри СССР и в эмиграции достигает напряженности не виданной с последней трети XIX века.
Ближайший соратник и единомышленник Солженицына Игорь Шафаревич распространяет в самиздате работу «Русофобия», обнародование которой исключает всякую возможность примирения двух лагерей. В ней советская либеральная интеллигенция характеризуется как «малый народ» нигилистически противопоставляющий себя большому народу, а сущность русофобии Шафаревичу, как и Солженицыну, видится в приписывании малым народом преступлений и мерзостей советского режима «природе русского народа», национальному характеру и русской исторической традиции.
Можно было думать, что советская система находит определенные пути интеграции с русской этнической традицией и на выходе будет постепенно выработан относительно жизнеспособный синтез. Однако в 1980-е годы начинается резкое саморазрушение советской системы, причем одним из первых симптомов изменений оказываются «андроповские» гонения на «русскую партию», которая, в результате силового разгрома, к моменту начала перестройки и ожесточенной конкуренции идеологических платформ и программ развития выступила в явно ослабленном виде.
Этот самоподрыв системы связан был с тем, что Советский Союз как целое проектировался как механизм эксплуатации русского большинства со стороны нерусских меньшинств и «новиопов» (представителей «новой исторической общности – советского народа»). Русский поворот 1960-80-х годов, пусть и ограниченный советскими формами и тормозимый репрессиями КГБ, всё равно означал, что в среднесрочной исторической перспективе Советский Союз начнет обратную трансформацию в русское национальное государство, в национальную империю того же образца, что был разрушен в 1917 году. И тогда этнические элиты созданных в рамках советской нацполитики союзных республик почувствовали необходимость «катапультироваться» из СССР до того как он снова станет Россией.
В то время как в союзных республиках события перестройки были связаны прежде всего с острым всплеском национализма и русофобии, по всей стране начались русские погромы, преследование и изгнание русских, приобретавшие те или иные формы в зависимости от доминировавших в той или иной традиции местного этноса, у русских те же процессы протекали в форме национального нигилизма, истеричного западничества и набиравшей обороты интеллигентской русофобии.
Национальная, традиционная альтернатива коммунизму рассматривалась как глубоко маргинальная, подвергалась осмеянию в форме систематических насмешек перестроечной прессы над «Обществом «Память» сквозь призму которого подавались любые попытки говорить о русских проблемах. Таковые проблемы лагерем «демократов» попросту отрицались.
К моменту разрушения Советского Союза, фактически оказавшегося расколом «по живому» исторической территории проживания русского народа, русские нигде не сумели достичь той степени самосознания и консолидации, которая позволила бы эффективно этому расколу сопротивляться или использовать его в интересах русского народа.