На Северном фронте

Из Севастополя я направился в Киев, где назревала серьезная коллизия с украинскими сепаратистами. Из Киева поехал в могилевскую Ставку, решительно убедившись после бесед с генералом Алексеевым в необходимости назначения другого командующего. Оттуда вернулся на день в Петроград, решив вопрос о назначении на этот пост Брусилова, и сразу уехал на Северный фронт.

Именно там, в расположении 12-й армии близ Митау, произошел случай, свидетельствующий о бессознательном развале фронта.

Пост главнокомандующего 12-й армией занимал генерал Радко-Дмитриев, перешедший на русскую службу болгарин, герой Балканской войны 1912–1913 годов, пожилой, закаленный в боях командир, любивший солдат и умело с ними обходившийся. Тем не менее, после революции он увидел, как быстро между ними выросла стена непонимания. К его огромному недоумению, добрые слова увещания, с которыми он обращался к солдатам, вызывали не радостное веселье, а чаще всего раздражение.

— Тут совсем рядом по соседству с нами в частях действует агитатор, — сказал мне как-то генерал во время осмотра первой линии окопов. — Мы ничего не можем поделать. Он деморализовал весь полк своими рассуждениями по земельному вопросу. Может быть, вам удастся нас от него избавить?

Мы спустились под землю в недосягаемое с вражеских позиций укрытие, созвали к себе из окопов людей. Нас окружили солдаты с угрюмыми лицами, оборванные, одетые во что попало. Мы старались разговаривать с ними на их языке. Державшийся поодаль солдатик слушал, не принимая участия в разговоре. Наконец товарищи вытолкнули его вперед. Послышались голоса:

— Ну, чего ты? Почему молчишь? Вот тебе случай поговорить с самим министром.

В конце концов солдатик решился:

— Я хочу сказать, вы заставляете нас воевать, чтобы крестьяне получили землю. А зачем мне, к примеру, земля, если меня убьют?

Я сразу понял, что никакая дискуссия, никакие разумные доводы тут не помогут. Передо мной самые темные глубины человеческого подсознания. В данном случае важнейшие личные интересы пересиливали принцип самопожертвования ради общего блага. Эту идею надо прочувствовать, рассудком ее не постичь. Я никогда еще не был в таком затруднительном положении, но не мог оставить без ответа вопрос солдатика. Если нельзя повлиять на сознание, надо действовать на нервы.

Я шагнул к солдату и сказал Радко-Дмитриеву:

— Генерал, я приказываю немедленно уволить этого солдата. Пусть возвращается в свою деревню. Пусть его односельчане поймут, что русская революция не нуждается в трусах.

Неожиданная отповедь явно произвела на сочувствующих сильное впечатление. Солдатик, не вымолвив ни слова, пошатнулся и чуть не упал в обморок. Вскоре я получил от его непосредственного начальства просьбу отменить распоряжение об увольнении. Он полностью изменился и стал образцовым солдатом.

Из 12-й армии я отправился в 5-ю под командованием генерала Юрия Данилова, который в первые полтора года войны был генерал-квартирмейстером при штабе великого князя Николая Николаевича и считался одним из лучших армейских командиров.

Генерал Данилов был не только прекрасным стратегом, но также обладал и большой политической прозорливостью. Он первым из весьма немногочисленных высших офицеров понял новую психологию войск на линии фронта и старался вернуть им боеспособность в сотрудничестве со здравомыслящими патриотичными комитетами.

В то время генерал Данилов был уверен в чрезвычайной полезности фронтовых комитетов. В начале лета в 5-й армии усилилась большевистская пропаганда. Особенно энергично подрывной деятельностью, призывая к братанию, разжигая ненависть к офицерам, занимался военный врач одного из полков по фамилии Склянский, никому до того не известный.

На многолюдном съезде в Двинске с участием представителей всех комитетов 5-й армии, командующего и персонала Генерального штаба меня попросили сказать несколько слов солдатам. Все, начиная с командующего и заканчивая солдатами, ждали, что «товарищ» Склянский, столь красноречиво выступавший перед комитетами и солдатами, не упустит возможности вступить в полемику с военным министром.

Съезд шел своим чередом. Первым говорил командующий, потом пришла очередь руководителей комитетов, делегатов от окопных частей. Склянский молчал. Он не только не проявлял никакого желания ругать «империалистическую реакционную» политику Временного правительства, но и старался, чтобы никто его не замечал. В общем, это сильно напоминало мне встречу с солдатиком из 12-й армии.

Наконец непонятное молчание доктора возмутило солдат, особенно прибывших из окопов, наиболее чувствительных к большевистской демагогии. Я видел, как они собираются вокруг Склянского.