Политические лидеры, постоянно поддерживавшие активные контакты со всеми слоями населения, прекрасно понимали, что страну ждут новые потрясения, и готовились к этому. Я провел весну и лето 1914 года в разъездах по разным районам России в компании политических единомышленников, организуя и группируя общественные и политические силы, предвидя скорое общее выступление всех организаций и партий — буржуазных, либеральных, пролетарских, крестьянских — против царизма, за демократический парламентарный режим.
Я был твердо убежден, что революционное движение не замедлит развернуться. Массовые митинги, насчитывающие тысячи людей, тайные общества в провинциальных городах, пассивное отношение местных властей к манифестациям, открытое выражение народного мнения на бесчисленных митингах — все это ясно свидетельствовало о глубоком психологическом кризисе, неизменно предшествующем финальному акту революционного движения и радикальной смены высшей политической власти в стране.
Очень хорошо помню день, когда в Самару, крупный политический и торговый центр на Волге, где я в тот момент очутился, пришла новость об австрийском ультиматуме Сербии[8]. Возвращаясь поздно вечером с многолюдного митинга, я увидел город, охваченный необычным волнением. На следующее утро собирался отплыть на пароходе в губернский центр Саратов, где находился мой думский избирательный округ и готовились новые митинги. Меня сопровождали политические единомышленники, а до пристани нас провожала компания друзей. Мы по очереди обменивались последними впечатлениями о лихорадочно возбужденной политической ситуации в стране, чрезмерный накал которой удивлял нас самих. Вскоре по пути наткнулись на разносчиков газет, кричавших во все горло: «Австрия объявила ультиматум Сербии!» Хорошее настроение заметно испортилось, в этом крике чувствовалось первое дуновение всемирной бури.
Международная обстановка в Европе не оставляла сомнений в неизбежности войны. Простившись с друзьями, мы поднялись на пароход. Ничто не изменилось ни на тихой глади широких, величественно струившихся вод, ни в сиянии лучей летнего солнца, ни даже в веселой суете пассажиров, собравшихся на борту. Не говоря никому ни слова, стараясь скрыть озабоченность, наша небольшая компания поспешно собралась на «военный совет». Решили прервать пропагандистское турне, приостановить внутреннюю политическую борьбу и немедленно вернуться в Петроград. Мы отдавали себе отчет в необходимости сосредоточить все свои силы и силы страны на организации национальной обороны, поскольку было ясно, что попавшее в сеть «распутинщины» правительство не в состоянии справиться с проблемой войны и приведет Россию к сокрушительному поражению.
Я инстинктивно чувствовал, что правительство не переживет войны и на полях сражений родится свободная Россия. Именно это я в качестве представителя трудовой партии заявил самым твердым образом на историческом заседании Думы, состоявшемся после официального объявления войны.
Ту же самую мысль я высказал на пароходе сестре самого Ленина. Пожалуй, надо объяснить, каким образом у меня состоялась беседа с сестрой большевистского вождя. Семьи Ульяновых (Ленина) и Керенских обе жили в Симбирске на Волге. Мой отец был директором мужской гимназии и женской средней школы.
Ульянов, отец Ленина, был инспектором начальных школ Симбирской губернии. Все его дети учились в гимназиях под началом моего отца.
После смерти старшего Ульянова мой отец, связанный с семьей дружескими узами, стал наставником детей. При очень большой разнице в возрасте между нами у меня не осталось детских воспоминаний о Ленине, его братьях и сестрах. Тем не менее, вполне естественно, что, встретив на пароходе сестру Ленина, я к ней обратился. Вспомнив детство, заговорили о Ленине, который долгие годы жил в политической эмиграции в Западной Европе.
— Не волнуйтесь, — сказал я. — Вы скоро увидитесь. Начнется война и откроет ему дорогу в Россию.
Мое пророчество, сделанное из чистой любезности, оправдалось. Увы, к несчастью для России!
Пишу эти строки, чтобы читатели уяснили, в какой напряженной и сложной внутренней ситуации, сложившейся в России, наша страна вступала в конфликт. Чтобы понять российскую военную трагедию, надо учитывать, что война лишь на время замедлила революционное движение, которое с импульсивной силой неуклонно возрастало, и что не она его спровоцировала.
Для защиты страны от врага, превосходно вооруженного и организованного несравненно лучше, чем русский народ с его глубоким патриотическим инстинктом, решено было временно прекратить внутреннюю политическую борьбу с царизмом. Решительное стремление правительства объединить весь народ в общем порыве, забыв в данный момент о внутренних конфликтах, действительно достойно упоминания. Страна стала единым фронтом борьбы с внешним врагом.
В момент начала войны история предоставила российской монархии, которая никогда не понимала и чуждалась народа, единственный, может быть, шанс ради любви к России объединить вокруг себя жизнеспособные, здравомыслящие, честные политические силы страны. Но правительство заведомо испугалось этой уникальной возможности, способной спасти Россию от гибели, если б оно ей воспользовалось. В ответ на патриотический народный порыв правительство удвоило реакционные репрессии. Ради спасения России русский народ сражался на двух фронтах: на внешнем — плохо экипированный и плохо вооруженный — с могучим, вооруженным до зубов противником, и на внутреннем, защищаясь от интриг, коррупции и бессилия ставленников Распутина, жаждущих власти и абсолютно равнодушных к положению страны. Существование самодержавия и военные успехи вошли в трагическое противоречие.
Российскому национальному сознанию предстояло решить ужасающе трудную проблему, в то время неразрешимую. С одной стороны, следовало свергнуть власть, угрожавшую погубить страну, с другой — уберечь армию и государственный управленческий аппарат от пертурбаций, которые во время войны могли оказаться фатальными.
Я твердо убежден: не будь войны, революция совершилась бы, самое позднее, весной 1915 года, может быть, даже в конце 1914-го. Война прервала крестовый поход за свободу и славу России, и стране — при изначально ненавистном режиме во главе с такими, как Распутин, Сухомлинов и им подобными, — пришлось сражаться с идеально организованным и оснащенным врагом.
Во многих отношениях Россия пребывала совсем в ином положении по сравнению с другими сильными воюющими державами. Она вступила в войну неподготовленной, не имея возможности исправлять упущения в ходе войны. С самого начала военных действий пришлось полностью реорганизовывать экономическую и финансовую систему. Следствием этой реорганизации стала экономическая блокада России и запрет на торговлю водкой — товаром, составлявшим не только основной источник государственных доходов, но и главное средство товарообмена между городом и деревней, производителями и потребителями. Много говорилось, что блокада поможет привести Германию к поражению, но мало кто понимал, что Россия, обеспеченная гораздо хуже других великих держав, не имеющая ни технических средств, ни промышленности, сильнее Германии страдает от неизбежной во время войны изоляции. Отрезанная от мира Германия могла поддерживать контакты со своими союзниками, тогда как Россия была отрезана и от союзников. Не имея прямых путей сообщения, нельзя было в нужном количестве доставлять боеприпасы, военное снаряжение и продовольствие. С трудом удавалось перевозить ограниченное количество грузов из Сибири и по Мурманской железной дороге, открытой лишь осенью 1916 года и вечно работавшей с перебоями. То немногое, что можно было отправить из Владивостокского порта, расположенного за тысячи километров от линии фронта, составляло ничтожную долю реальных потребностей России.
Результаты союзнической блокады Германии хорошо известны, поэтому нет надобности подробно останавливаться на прискорбной, фактически аналогичной ситуации в России. Чтобы лучше понять значение этого для страны, втянутой в мировую войну, достаточно представить, что было бы с Францией, отрезанной от колоссальных человеческих и материальных военных ресурсов, которые ей доставлялись со всех концов света.
«Россию можно уподобить дому, все двери и окна которого плотно заколочены, куда можно попасть только через печную или водопроводную трубу». Таково мнение представителей межсоюзнического Совета, побывавших в Петрограде в феврале 1917 года.
Второй причиной потрясений в экономической жизни России стал запрет на торговлю водкой с первого дня войны. Не стану подчеркивать только тот факт, что государство лишилось трети дохода. Любое государство лишь выиграет, потеряв миллиард, но гарантированно искоренив в стране пьянство, повысив производительность труда и доходы граждан. Но крестьяне, перестав пить, запросили еды. Потребление хлеба выросло с четырнадцати до двадцати одного и более фунта на человека. От производителей требовали неслыханного количества мяса, масла, яиц. Не имея больше возможности тратить деньги на водку, крестьяне начали не только потреблять продукты, которые раньше поставляли на рынок, но и приобретать хозяйственные товары, даже предметы роскоши. Впрочем, вскоре покупать стало нечего, поскольку запасы товаров в городах не удовлетворяли спрос зажиточного трезвого сельского населения, отвечая лишь потребностям пьянствующей бедноты. Во время войны не было абсолютно никакой возможности урегулировать проблему спроса и предложения. Напротив, предложение вскоре еще сократилось, когда поставлявшие промышленные товары на внутренний рынок фабрики и заводы перешли исключительно на военное производство. Об импорте потребительских товаров не было даже речи. Как только деревенские жители поняли, что уже нельзя купить за деньги ни водку, ни хозяйственные товары, то сразу же перестали поставлять на рынок продукты. Вдобавок они увидели, что накопленные за какое-то время деньги (в первые годы войны денежные запасы в деревнях доходили до 6 миллиардов рублей) обесценились. Согласно простому экономическому закону, гораздо выгоднее запасаться зерном, чем деньгами, которые становятся никчемными, теряя стоимость, поэтому они решили держать хлеб при себе. Чтобы правительство не конфисковало его, зерно прятали в силосе. Помню, как в 1915 году бюджетная комиссия Думы ломала голову в поисках способов получить от крестьян либо хлеб, либо деньги.
Мобилизованной армии сразу потребовалась огромная доля производившегося в стране продовольствия. Она одна потребляла столько же мяса и масла, сколько до войны население в целом. До войны Россия ежегодно экспортировала 400–600 миллионов пудов зерна, тогда как в первый военный год правительство только для армии закупило 300 миллионов пудов. В 1916 году армия съела миллиард пудов зерна, иными словами, всего на 200 миллионов меньше общего довоенного запаса зерновых в России, предназначенного как для внутреннего потребления, так и на экспорт.