Книга имела большой резонанс; в каждой стране у неё находились как почитатели, так и противники[938]. Первых было гораздо больше, особенно в Германии. По словам М. Кадо, книга соответствовала глубоко антирусским настроениям немецких читателей. Уже в 1843 гаду немцы были возмущены якобы претензиями России на гегемонию в их собственной стране. Кроме того, у Кюстина было много друзей в Германии, и здесь он мог легче, чем во Франции, сойти за влиятельного и именитого писателя[939].

Во Франции, напротив, политическая метаморфоза, превратившая убеждённого легитимиста в сторонника конституционного режима, была слишком внезапной, чтобы не вызвать подозрений. Публика не была готова принять аристократа, до этого известного в качестве романиста, драматурга и автора скорее живописных, нежели глубоких рассказов о путешествиях, как серьёзного политического наблюдателя. Не отличавшийся безупречной репутацией, зато богатый, Кюстин настроил против себя литературный мир. Это нисколько не означало, что его книгу не читали; её читали, но во многом вопреки, а не благодаря появлявшимся критическим статьям[940]. Хотя М. Малиа, наоборот, полагал: книга была тем более убедительной, что её автор был легитимистом[941].

В Великобритании публика оживилась после публикации этой книги, но читатели быстро забыли работу французского маркиза. Как отмечал Дж. Кеннан, книга Кюстина почти мгновенно исчезла с горизонта английской и американской публики, несмотря на произведённый ею поначалу фурор. По его мнению, английский читатель искал в подобных книгах только «факты и наблюдения», а философские и политические «прозрения» Кюстина англичан совершенно не интересовали[942].

В России работа Кюстина была немедленно запрещена, что сделало её одной из самых читаемых в светском обществе в сезон 1843–1844 годов[943]. Хрестоматийной на много десятилетий вперёд стала фраза А. И. Герцена о «самой занимательной книге, когда-либо написанной иностранцем о России».

На книгу был наложен «обет молчания», а с публичным протестом на русском языке выступил только Алексей Степанович Хомяков. Вот как описывал реакцию на книгу при российском дворе поверенный в делах Франции в России барон д`Андре, сообщавший министру иностранных дел Франсуа Гизо 30 июня 1843 года из Петербурга: «Две темы в эти дни были самыми обсуждаемыми: первая — это успех армии герцога Омальского (один из сыновей короля Луи-Филиппа, ведший военные операции в Алжире — Н. Т.), он был замечателен; вторая — книга Кюстина о России. Эта работа весьма занимает публику. Книга очень разгневала двор. Император всю неделю говорит только о ней. Главы из неё он читал вечерами в семье, выбирая преимущественно те места, где говорилось о нём лично. Сначала он хотел позволить свободно циркулировать этой книге <…> Но ему посоветовали обратное. И цензура наложила запрет на все экземпляры, поступившие в магазины, однако изъяли не все книги. В результате её читали с большим любопытством и соглашались, что она содержала много правдивых и тонких наблюдений. И, однако, досадно, что эти истины были сказаны в тот момент и человеком, которому был оказан такой приём императором. В будущем будут более осмотрительными к путешественникам, заподозренным в стремлении писать»[944].

Многие русские, среди которых были представители высшего света, признавали, что книга содержала «много правды», но осуждали неделикатную, несвоевременную и оскорбительную публикацию. Граф Е.Ф. Канкрин, министр финансов в 1823–1844 годах, писал 5 июня 1843 года: «…Я никогда ещё не видел подобного нагромождения ложных сведений, подобной мешанины правды, полуправды и лжи <…> Часто бывает, что путешественники сравнивают ошибки у других с состоянием своей страны, и это простительно; но трудно понять, откуда у маркиза такая дикая ненависть к России <…> Но, по правде говоря, кто бы читал, кто бы издавал книгу о России, если бы в ней хотели сказать правду? Конечно, есть много правдивого в этой работе, но эта правда настолько сильно смешана с ложью, даже с абсурдом, что не имеет никакой ценности, а в философии автора не остаётся здравого смысла»[945] .

О книге маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году» написано множество исследований. Наверное, она является самой известной и самой скандальной книгой о России. Так, Э. Каррер д’Анкосс называет её «влиятельным бестселлером» о России[946]. По словам историка, «…в душах людей даже в конце XX века сохранялся страх, который испытывал Кюстин на протяжении всего своего российского путешествия, и это чувство продолжает определять современное восприятие России»[947].

По этой книге судили и судят о нашей стране по сию пору, из неё выдёргивают цитаты как в пользу России, так и против неё. Однако можно ли считать выводы, сделанные Кюстином, не говорившим по-русски, пробывшим в России только два месяца, посетившим лишь четыре города, объективными и обоснованными? Составил ли он адекватное представление о стране, её народе и политических нравах? Как справедливо подчёркивает П.П. Черкасов, «…автор и не ставил перед собой столь широких задач. Ни народ, ни русская культура его не интересовали. Зато государственная система и политические нравы, утвердившиеся в Российской империи, вызывали нескрываемый интерес у путешествующего литератора, равно как и живые символы этой системы — придворные, министры и чиновники»[948]. Сам Кюстин, предваряя упрёки в том, что за короткий срок он вряд ли мог серьёзно узнать Россию, писал так: «Действительно, я мало повидал, но многое угадал»[949].

Как отмечает А.Р. Ощепков, Кюстин «предложил модель описания России, основанную на демонизации „Другого". Ему удалось не просто положить конец той „фундаментальной двойственности" (М. Кадо), которой было отмечено восприятие России в докюстиновский период, не просто демифологизировать Россию, разрушить тот миф о России — оплоте порядка и „священных принципов" монархизма, который создавали и культивировали французские легитимисты, но демонизировать образ нашей страны в сознании Запада»[950].

Именно в таком демоническом облике Россию начали воспринимать в дальнейшем. Так, Ж. Соколофф подчёркивает, что вместе с книгой Кюстина «умирает последняя надежда на восстановление российской репутации. Вместо того, чтобы предложить читателям расплывчатый портрет, Кюстин создаёт устрашающую картину царского деспотизма и опасностей для Европы, которые он таит в себе»[951]. При этом Кюстина историк именует не иначе как «маркизом-оракулом». Как отмечал известный отечественный историк-американист В. Л. Мальков, книга Кюстина «синтезировала все страхи перед „экспансионистским абсолютизмом" в его русской форме и на многие десятилетия вперёд наложила отпечаток на внешнеполитическое мышление Запада»[952]. О. Файджес также подчёркивает, что в книге Кюстина «проговариваются все страхи и предрассудки тогдашней Европы в отношении России, что и служит ключом к её успеху»[953].

Работа Кюстина создавала новый западный миф о России, превратившийся со временем в исторический факт. Как отмечал М. Малиа, эта книга разрушила тот образ петровской России, который был создан прежде, и, по сути, саму деятельность Петра Великого объявила провальной. Задача реформатора оказалась изначально невыполнимой, поскольку его нация была слишком варварской и азиатской, чтобы впитать европейскую цивилизацию. В результате получился симулякр западного общества, «царство фасадов»[954].

Итак, Россия огромна, но, если верить Кюстину, всё в ней видимость, она может лишь подражать, в ней нет каких-то собственных нравственных начал. В «Записке» Ф.И. Тютчев отмечал: «Существо этой враждебности, повторим ещё раз, постоянно используемого недоброжелательного отношения к нам, заключается в абсурдном и тем не менее всеобщем мнении, признающем и даже преувеличивающем нашу материальную силу и вместе с тем сомневающемся в том, что такое могущество одушевлено нравственной и самобытной исторической жизнью»[955].

По мнению Л. Вульфа, «китайская стена», о которой писал Кюстин (а до него, отмечу от себя, аббат Прадт), «была предшественницей „железного занавеса" 1946 года, подобно ему отделив Восточную Европу от Западной. Эта аналогия особенно многозначительна, если принять во внимание огромную популярность Кюстина во время „холодной войны"»[956].