Он начался с общего построения абвергруппы 1 02. Гопф-Гойер распорядился, чтобы Петр вышел из общего строя и занял место среди командования. Свою исполненную пафоса речь Гопф-Гойер завершил тем, что назвал Петра настоящим героем, вручил 100 марок в качестве премии и предоставил увольнение на три дня. Главной же наградой для разведчика Прядко стало то, что его повысили в ранге и в звании. Он стал инструктором и получил назначение в святая святых любой спецслужбы, в подразделение, где готовились документы прикрытия на забрасываемых в советский тыл агентов абвергруппы 102. Об этом Селивановский и его подчиненные могли только мечтать, но поставленные на грань между жизнью и смертью, они думали только об одном — как не попасть в плен и вырваться из окружения.

23 мая к исходу дня танковые клещи Клейста сомкнулись вокруг войск Юго-Западного и Южного фронтов. Бойцы и командиры оказывали отчаянное сопротивление, но, оказавшись отрезанными от баз снабжения и потеряв боевое управление, смогли продержаться не больше недели. 28 мая, оказавшись в полном окружении, они прекратили организованное сопротивление. Их оборона распалась на отдельные очаги сопротивления, и только некоторым частям, где командиры сохранили управление, проявили твердую волю и не допустили паники, удалось избежать плена. Общие потери советских войск составили 270 тысяч человек, из них 171 тысяча — безвозвратные. Погибли или пропали без вести: заместитель командующего Юго-Западным фронтом генерал-лейтенант Федор Костенко, командующий 6-й армией генерал-лейтенант Михаил Городнянский, командующий 57-й армией генерал-лейтенант Кузьма Подлас командующий армейской группой генерал-майор Леонид Бобкин и ряд других высших должностных лиц.

Мало кто уцелел и из Особого отдела Юго-Западного фронта. Капитан Рязанцев вместе с подчиненными, оказавшись в полном окружении, с большими потерями смогли пробиться к штабу армии. До него оставалось около километра — это прибавило им сил, они одним рывком преодолели пустырь и залегли в канаве. Впереди сквозь дым и гарь проступили горящие развалины — все, что осталось от командного пункта. Оттуда доносились звуки ожесточенной перестрелки и отчаянные крики, в которых смешалась русская и немецкая речь. Несколько сотен немцев при поддержке танков штурмовали последний оплот командующего армией генерала Городнянского. Он и горстка офицеров предпочли смерть позору плена. Мощный взрыв похоронил под обломками командного пункта последних его защитников.

Группа Рязанцева оказалась меж двух огней, со стороны КП армии на нее надвигались четыре танка, а позади пришедшие в себя немцы открыли огонь. Спасаясь от неминуемой гибели, он Ильин, Погребинский, Чумаченко и те из бойцов, кто мог еще двигаться, бросились искать спасения в цехах механического завода, там напоролись на отряд румын, сошлись в рукопашной и погибли.

Более милостивой судьба была к Селивановскому. Ему и небольшой группе сотрудников удалось с боями вырваться из окружения, впереди их ждали не менее жестокие испытания. Ни они, ни в далекой Москве в Генштабе и в Кремле еще не осознавали произошедшей трагедии и расценивали успех вермахта на южном фланге как временный. Но так не считали в Берлине, и на то имелись веские основания.

Танковая армада «Клейста» вырвалась на оперативный простор. На смену стратегическому плану «Фредерикус-2» — разгрому частей Южного и Юго-Западного фронтов пришел план «Блау» — уничтожение советских войск на воронежском направлении, выходу к реке Дон и последующему продвижению к Ростову-на-Дону.

Ставке ВГК на этот новый вызов практически ответить было нечем. После поражения на харьковском направлении у командования Южного и Юго-Западного фронтов не имелось достаточных сил и времени, чтобы организовать прочную оборону даже на направлениях главных ударов вермахта, все имевшиеся резервы были полностью израсходованы. Дополнительно ситуацию усугубила организационная неразбериха. Ставка ВГК, пытаясь восстановить управляемость войсками, упразднила Управление главнокомандования Юго-Западного направления и подчинила их себе. Из далекой Москвы разобраться в том хаосе, что происходил на южном фланге советско-германского фронта и оперативно принять необходимые меры, оказалось невозможным. Этим не замедлило воспользоваться командование вермахта, используя резервы, превосходство в воздухе и в бронетехнике, оно не давало светскому командованию закрепиться на новых рубежах обороны. 24 июля передовые части 1-й танковой армии группы армий «Юг» вышли к большой излучине Дона и тем самым создали угрозу захвата Ростова — воротам, ведущим на Кубань, Северный Кавказ и к важнейшему транспортному узлу, промышленному центру — Сталинграду.

В этих условиях командованию 51-й армии приходилось в срочном порядке заниматься укреплением линии обороны на участке: Батайск-Азов-Ейск-Приморско-Ахтарская с задачей не допустить высадки морских десантов на Азовском побережье. Несмотря на численное превосходство противника, благодаря глубокоэшелонированной обороне войска армии не позволили противнику прорваться на Кубань. Но здесь свое слово сказал злой рок, преследующий 51-ю армию еще с Крыма.

30 июля части 40-го танкового и 52-го армейского корпусов группы армий «Юг» прорвали оборону 37-й армии Южного фронта, вышли к озеру Манычу, и над 51-й армией нависла угроза окружения. Чтобы избежать повторения крымской трагедии 30 июля 1942 года, Ставка ВГК приняла решение отвести ее на новый рубеж и передать в состав формирующегося Сталинградского фронта.

Те, кто готовил приказ на 51-ю армию, видимо, забыли про «овраги». Они продолжали двигать по карте несуществующие дивизии, армейские корпуса и не представляли масштаба катастрофы, постигшей Красную армию на южном фланге советско-германского фронта. Попытки отдельных командиров, сохранивших дух и не утративших профессиональных навыков, собрать в один кулак бродивших по донским и сальским степям остатки воинских частей и подразделений, чтобы организовать отпор немцам, уже ничего не решали. В воздухе безраздельно господствовала авиация люфтваффе, а на земле — танковая армада Клейста. Отчаявшихся, потерявших всякую надежду на спасение людей безжалостно давили гусеницами танков и косили огнем пулеметов.

В отчаянном положении оказались бойцы и командиры 51-й армии. Они остались один на один с противником в голой степи, где невозможно был укрыться от авиации противника. Не меньшим испытанием для них стали жара, жажда и голод. Сквозь клубы пыли, стоявшие над полевыми дорогами, проглядывало солнце, напоминавшее запылившуюся керосиновую лампу, от его жгучих лучей не было спасения. Они, казалось, высушивали не только кожу, а и душу. Раскаленный, как в печи, воздух забивал дыхание, вызывал сильнейший кашель, рвавший в куски легкие. Песок был повсюду: в сапогах, под гимнастеркой, он скрипел на зубах и коркой покрывал растрескавшиеся губы. Соленый пот выедал глаза и струпьями застывал на щеках. Те, кто отступал последними, находил на дне колодцев грязную жижу, но в загонах для скота обглоданные скелеты лошадей и овец. По безжизненной калмыцкой степи брели не люди, а их тени. У многих уже не оставалось ни сил, ни воли, чтобы искать спасения от смерти, проливавшейся свинцовым дождем с небес.

Обращаясь к тем трагическим дням лета 1942 года, Леонид Иванов и Антонина Хрипливая с болью вспоминали:

«…в середине июля 1942 года немецкие войска заняли Ростов и Новочеркасск. Это стало большим потрясением для армии и страны в целом. Противник сравнительно легко овладел указанным крупнейшим стратегическим районом.

Дело было в том, что наш фронт на Дону оказался очень слабым по численности войск и по вооружениям. Помню, как один из руководителей Особого отдела дивизии докладывал, что дивизия имеет всего 700 человек личного состава (меньше батальона. — Прим. авт.), что недостаток стрелкового вооружения вопиющий, что до 20 % бойцов не имеют в руках даже винтовки и вынуждены дожидаться, пока убью соседа, чтобы воспользоваться оружием последнего. Многие из солдат и офицеров этого фронта побывали в аду Керченского полуострова, пережили там тяжелейшую трагедию и в моральном отношении не были достаточно устойчивы.

<…> После сдачи Ростова и Новочеркасска отступление по бескрайним донецким степям проходило беспорядочно. В крови и поту, в жаре и бесконечной пыли по степям бродили какие-то части и даже группы вооруженных людей. Многие не имели никаких указаний: ни куда идти, ни кого искать, ни где закрепляться. Порой встречались какие-то дикие группы солдат. Как цель следования называли почему-то Элисту — столицу Калмыкии. Командование не имело с этими группами никакой связи, порой не знало об их существовании.

<…> Немецкое командование в р-не Константиновки соорудило понтонный мост и пустило по нему танки на левый берег Дона. Некоторые танки были камуфлированы для маскировки нашими надписями по бортам «За Родину», «За Сталина», враг использовал тогда значительное количество заранее собранных и подготовленных трофейных танков Т-34 и БТ. Танковая армада, вырвавшись на оперативный простор, пошла гулять по донским степям, расчленяя и уничтожая отдельные части, лишая их связи друг с другом и командованием. Отдельные танковые группы противника, сея панику, вышли к Волге и были остановлены за 200–300 километров от линии фронта»[25].

Война — это не только бои, победы, поражения и смерть, это тоже жизнь. Жизнь беспощадно суровая, в ней нет полутонов. В наше сравнительно благополучное и сытое время трудно поверить, что жизнь на войне под силу только крепкому мужчине, но не женщине. А их были десятки, сотни тысяч тихих, скромных рядовых, сержантов и офицеров, без которых победа над фашистами была бы невозможна. Антонина Хрипливая и ее боевые подруги не только вынесли все невзгоды, они сохранили человеческое достоинство, нашли в себе мужество, чтобы выстоять и победить врага. Ее воспоминания чисты и просты, как сама правда, и вряд ли оставят равнодушным даже самое холодное сердце.

«…после Павлавской началось наше отступление с боями через Ростовскую область, Маныч (канал), Сальские степи, Калмыкию, и мы вышли к Сталинграду, с юга в районе озера Цаца. Там зарылись в землянки и стали готовиться к наступлению.

Мне никогда, ни до войны, ни после не приходилось видеть такие миражи, как в калмыцких степях. Зной. Солнце печет, пить хочется, а воды нет. И вдруг впереди всем видится какой-то оазис — дома, деревья, зелень, вот-вот подъедем и напьемся, но мираж уходит все дальше и дальше. Доехали до какого-то пруда, но он уже пуст, так как гнали стада животных с Украины и других областей, и вся вода была выпита.

Увидели колодец, из которого качают воду с помощью барабана наверху. Вылезли из машины, запряглись в дышло, стали тащить большую тяжелую деревянную бадью, вытащили, а там вместо воды ил с лягушками. Дальше на пути попалась калмыцкая мазанка, и стены и крыша все мазано глиной. Вышла калмычка с косичками, от нее разит кислым чем-то, объяснили, что мы хотим пить, она сказала «айран» и пошла в сенцы. Там стоял огромный чан, она поднялась на табуретку, зачерпнула черпаком айран и налила нам в котелки. Это было что-то некислое, а перекисшее с неприятным запахом, что при всей жажде не смогли пить. Она сказала, что подоит корову и нальет нам молока.