– Сирена запускает у собак стайный инстинкт, – продолжал доктор. – Это первобытный вой, которому собака не может не подчиниться.

Митци изо всех сил старалась смотреть в стену, когда игла снова вошла в плоть и вышла, протягивая нить сквозь кожу.

– Представь, что такой же есть у человека. Что-то типа уитменовского «варварского визга», от которого пробудится первобытный вой во всяком, кто его слышит.

Игла вошла и вышла; видно было, как нить движется под кожей. Митци поморщилась. Доктор тянул нитку, продетую в иглу, а ей казалось, что он тянет и дергает за ниточки и ее саму. Словно она марионетка или воздушный змей, а доктор ею играет. Играет за ширмой табачного дыма, за ширмой запаха хлорки, которой пахла его кожа, отцовского запаха. Сколько же таблеток она проглотила, чтобы его забыть!

– Твой отец был великим человеком!

Игла вошла и вышла. Игла потянула нить; схватила и потянула что-то внутри Митци.

– Твой отец был последним в длинной цепочке мужчин в этом великолепном проекте.

Игла проткнула кожу, прошла насквозь и вышла с другой стороны; нить тянулась за иглой.

– Послушай моего совета. Тебе скоро позвонят, отдай им оригинал записи с этим последним криком, а сама забирай деньги и ребенка и начни новую жизнь в каком-нибудь приятном местечке.

Боясь пошевелиться, Митци не рискнула отодвинуться. Нейлоновая нить держала как поводок. И боль, и жжение – все это мелочи, пугало другое: нить, пропущенная сквозь Митци, рванет кожу, и та лопнет, просто разойдется, как застежка-«молния», попытайся Митци сейчас сбежать.

– Ты ничего такого не сделала, – с презрением продолжил доктор. – Конечно, ты знаешь, как выставить уровень записи, как сделать звук сочным. Такое волшебство – твоих рук дело. Мы не могли пустить к себе чужака с улицы. Но ты никого не убила.

Нить напряглась, и кожа натянулась. Митци выдавила из себя:

– Конечно же, убила!

Блузка прилипла к потной спине, из подмышек текло по рукам. Доктор придвинулся так близко, что она ощутила тепло его дыхания на порезанной руке. Он затянул узелок и зубами откусил остатки нити.

– Нет, их убил я. Ты – слабачка, ни капли не в отца.

Митци осмотрела руку. Порез был плотно затянут аккуратным рядом стежков.

По словам Блаш, сперва исчезли батончики «Пэйдэй». Неужели школьники все раскупили и при этом автоматы забыли заправить?.. На следующий день исчезли батончики «Сникерс» – стальная спиральная подставка, на которой они лежали, опустела. А потом быстро, одни за другими, исчезли тарталетки с арахисовым маслом и запакованные в целлофановую обертку апельсиновые сэндвич-крекеры с арахисовой прослойкой. Остались в пустых автоматах лишь никому не нужные лакричные «Ред вайнз», пакетики с вишневыми леденцами «Лайф сейверс» да пригоршня окаменевших «Скиттлз».

Все это Блаш рассказывала, устроившись в кресле-мешке. Два человека, замурованные в «комнате страха» – без окон, с постоянной работающей вентиляцией, то ли день, то ли ночь… Устав пьянствовать, затворники принялись травить байки.

Каждый день маленькая Блаш отправлялась в суровый мир без арахиса. И вот взамен любимым утраченным сладостям все еще не пришедшие в себя от потери арахисовых конфет шестиклашки получили новенького по имени Лоутон Тейлор Кестлер.

– Так, обычный мальчишка, ничем не примечательный.