132

«Поразительно, что к гробу Толстого сбежались все Добчинские со всей России, и, кроме Добчинских, никого там и не было, они теснотою толпы никого еще туда и не пропустили. Так что “похороны Толстого” в то же время вышли “выставкою Добчинских”…

Суть Добчинского – “чтобы обо мне узнали в Петербурге”. Именно одно это желание и подхлестнуло всех побежать. Объявился какой-то “Союз союзов” и “Центральный комитет 20-ти литературных обществ”… О Толстом никто не помнил: каждый сюда бежал, чтобы вскочить на кафедру и, что-то проболтав, – все равно что, – ткнуть перстом в грудь и сказать: “Вот я, Добчинский, живу; современник вам и Толстому. Разделяю его мысли, восхищаюсь его гением; но вы запомните, что я именно – Добчинский, и не смешайте мою фамилию с чьей-нибудь другой”…»

133

В Житии старца Варсонофия приводится его диалог с кем-то из журналистов: «Ваше интервью, батюшка!» – «Вот мое интервью, так и напишите: хотя он и Лев был, но не мог разорвать кольца той цепи, которою сковал его сатана».

134

В примечаниях к письмам Розанова Э. Голлербаху, составленных Е. Голлербахом (внуком Э. Ф.) в 1993 году, это же письмо от 2 мая 1919 года цитируется в иной редакции по подлиннику, хранящемуся в частном собрании М. С. Лемана: «Очень я была удивлена, что Зинаида Николаевна распускает легенду о поклонении папы Озирису, Изиде и Астарте, ведь Дмитрий Сергеевич знает подробности его смерти. Я писала ему и получила от него несколько писем, в которых он пишет о кончине отца, глубоко вникая в величье его кончины, принимая ее как торжествующую победу Христианского начала в нем, с которым всю жизнь он боролся. Дмитрий Сергеевич все знает и понял. Крепкая же цепь еврейская. Брр…»

135

Ср. в воспоминаниях самой З. Н. Гиппиус:

«Звонок по телефону:

– Розанов умер.

Да, умер. Ничего не отверг, ничего не принял, ничему не изменил. Ледяные воды дошли до сердца, и он умер. Погасло явление.

Вот почему показалось нам горьким мучительное, длинное письмо дочери, подробно описывающее его кончину, его последние, уже безмолвные дни. Кончину “христианскую”, самую “православную”, на руках Ф<лоренского>, под шапочкой Преподобного Сергия.

Что могла шапочка изменить, да и зачем ей было изменять Розанова? Он – “узел, Богом связанный”, пусть его Бог и развязывает.

Христианин или не христианин – что мы знаем? но верю, и тогда, когда лежал он совсем безмолвный, безгласный, опять в уме вспыхнули слова любви:

Господи, неужели Ты не велишь бояться смерти?

Неужели умрем, и ничего?

Господи, неужели это – Ты».

136

Это – запись из дневника Дурылина 1919 года. Ср. также в более поздних мемуарных записях: «…Когда умер В. В. [Розанов], я приехал в Москву и с удивлением слышу от многих из писательского мира, что В. В., умирая, будто бы призывал Изиду – Египетскую тиароносную Изиду.