И смел ты на богов хулой вооружиться?
А сколько впредь еще родится
От книг твоих на свете зол!
Терпи ж; здесь по делам тебе и казни мера!»
Сказала гневная Мегера —
И крышкою захлопнула котел.
123
Ср. очень розановскую по духу оценку личности Ильина в воспоминаниях Г. А. Лемана: «Помню, Н. А. Бердяев сказал, что творчество Ильина “анэротично”, что было весьма справедливо. Князь А. Д. Оболенский заметил, что мысль Ильина не длиннее воробьиного носа. Но совершенно замечательно сказал Федор Степун, человек очень умный; в настоящее время профессор Мюнхенского университета. Он определил выступление Ильина, как “религиозное помешательство неверующей души”. Сказать лучше было невозможно. При всей моей даже любви к Ильину, я могу сказать со спокойной совестью, что весь огромный пафос, какой он вкладывал в свою квазирелигиозную проповедь, был мыльным пузырем, из которого ничего не могло получиться… В заключение хочется отметить, что та “сухость”, тот анэротизм, который Бердяев отмечал в Ильине, был свойственен и жене его – Наталье Николаевне. Не в укор им будь сказано, их супружеский союз несколько походил на сожительство двух старых дев. Оба они жили умственными интересами, весьма их взаимно уважая друг в друге. Помню, с каким благоговением Иван Александрович рассказывал мне о занятиях его жены романтиками, увлечении Новалисом и т. п. Но было совершенно противоестественно представить их папой и мамой, и у них, конечно, не было детей. Не в плане глубинных пластов души, не в нераздельно-целостном слиянии протекала их супружеская жизнь. Как я только что говорил о том, что Иван Александрович стоял вне церковной ограды, так я мог бы сказать, что он стоял и вне ограды брака. Такова судьба людей, лишенных священного огня эроса».
124
Вот что он писал об отношении Флоренского к Розанову: «В Розанове, в него тоже влюбленном, он вдруг видит неприступное упорство, да еще в бесспорном вроде бы вопросе. Ну признай ты полную правоту Церкви, тем более сам прибежал от голода под стены ее главного монастыря; признай свои заблуждения в такое время, когда всем надо сплотиться, признай свою нуждаемость, несамостоятельность, признай над собой всю духовную иерархию, позовешь ведь все равно священника перед смертью. Но никак не удается выправить, наставить Розанова уму-разуму; он вывертывается и не то что не признает Церковь и упирается, а неожиданно, наоборот, полюбит, привяжется как никогда, но так, что опять ясно: ведет он речи все равно свои, не те, до скандала не те, хоть плачь, хоть брось, а совсем было подобрали к нему ключик… Еще вспоминаю тут, что мне говорили о Розанове знающие люди: поймите, как он ни задевал Церковь, она его любила, потому что видела, что вся благоразумная рассудительность религиозной философии Булгакова, Франка, других, такая умная, веры мало прибавила, а несколько розановских слов о чадолюбивом диаконе, о Боге “милом из милого, центре мирового умиления” имеют такую силу и так располагают к вере. Флоренский это чувствовал и тревожился… Чем Флоренский обеспокоен – что прямо перед его носом уходит, ускользает куда-то Розанов, набив себе полные карманы общественного расположения, даже любви, и всё ведь чуть не обманом, всё как-то с лёту, и надо бы остановить его с поличным, чтобы он перестал морочить людей, но не выходит. Так полезны ли – “полезнее всех проповедей, вместе взятых” – речи Розанова или только для дураков, “содержит правильное постижение мировой истории” его слово или ложно? Флоренский колеблется в 1918 году, не зная окончательно, в какую сторону решить Розанова».
125
«Три дочери Розанова посещали Высшие женские курсы, директрисой которых была моя теща – госпожа Стоюнина. Наша квартира находилась недалеко от курсов. Когда Розанов приходил по делам на курсы, он всегда заходил ко мне. Стоило мне сказать “войдите” в ответ на его стук в дверь, как он быстро входил в кабинет, подбегал к столу, на котором лежали раскрытые книги, и пытался подсмотреть, что именно я читаю. Быть может, он пытался настигнуть каждого внезапно таким образом, чтобы изучить действительные интересы людей».
126
Что касается личности Лутохина, то это был, судя по всему, не экономист Далмат Александрович Лутохин, на чьи воспоминания о Розанове я не раз в этой книге ссылался, но его однофамилец Михаил Иванович Лутохин, о котором практически ничего не известно.
127
Сохранилось письмо Розанова Котляревскому: «Благодаря участию Михаила Осиповича Гершензона, указавшего Максиму Горькому на мое безвыходное положение, Максим Горький перевел мне по почте две тысячи рублей. Итак, мой добрый Нестор Александрович, все написанное мною Вам о пособии детям моим теплых вещей и непосильной мне самому работы отпадает. Теперь я сам справлюсь со своей нуждою. Преданный Вам В. Розанов». Ср. также в последнем письме Розанова Гершензону: «Сим уведомляю с глубокою благодарностью, с неизъяснимой преданностью Максима Горького, он же Алексей Пешков, что я получил от него пересланные мне
128
Вот выдержки из заключения врача Аркадия Владимировича Танина, записанные под диктовку священником Павлом Флоренским 9 марта 1919 года: «Движения правой руки и ступни левой ноги были затруднены. Мне казалось, что была некоторая затрудненность речи, выражавшаяся в шепелявости. Общее состояние <…> сердца было удовлетворительно, сознание было вполне ясное. Вообще В. В. Розанов до последней минуты сохранил полную ясность сознания… Когда я был у него во второй раз <…> мною было [найдено] расстройство зрения в форме <…> выражавшееся в том, что больной видел только правую сторону предметов. Поэтому он <…> видел только правую половину слов на правой стороне страницы. Кроме того, у него было расстройство мочеиспускания в форме частых неудержимых позывов на мочу. Болезнь была мною диагностирована как тромбоз артерии в правой половине мозга на почве артериосклероза. <…> Мною был назначен <…> кроме того, массаж левой руки. Вначале, под [воздействием] этого лечения, замечены некоторые улучшения: движения руки стали свободнее и расстройство зрения стало как будто [меньше]. Но потом вновь наступило ухудшение. Кроме того, под влиянием плохого питания общее истощение организма и <…> слабость все более увеличивались. <…> Деятельность сердца также постепенно слабела. И когда я последний раз был приглашен к больному, накануне его смерти, то пульс был уже настолько слаб, что не оставалось никакого сомнения в близкой кончине больного, о чем я и сообщил его родным. Сознание все время оставалось ясным» (Архив священника Павла Флоренского). Цит. по журналу «Новый мир» (1998. № 10).
129
Господь дал Лидочке, Лидии Доментьевне Хохловой, долгую и полнокровную жизнь. Она умерла в 1991 году.