Главная ложь

Главной ложью XX съезда и о нём было то, что съезд этот якобы стал началом десталинизации, дал старт этому процессу, что всё делалось по инициативе партии, начавшей в 1956 г. исправлять ситуацию «культа личности». Во-первых, критика «культа личности» на съезде и «антисталинский курс» после него были не причиной, а следствием стихийной десталинизации снизу, родившейся в самом начале войны, из поражений 1941–1942 гг. Во-вторых, что ещё важнее, съезд и «курс» сделали всё, чтобы эту низовую, демократическую по своей сути десталинизацию устранить, направив в безопасное для номенклатуры русло либеральных послаблений, прежде всего, для верхов и их слоёв-прилипал, т. е. обслуги самого разного рода — от торговой до «творческой».

В-третьих, и это самое важное, XX съезд и его «творцы» сделали всё, чтобы заблокировать десталинизацию Системы, начатую самим Сталиным — заблокировать и стереть всю информацию, всю память о ней. Это не парадокс: Сталин в конце 1940-х годов всерьёз думал об изменении Системы — своей, сталинской системы и даже приступил к работе. Сталинская «оттепель», если бы она состоялась, была бы, конечно же, не либеральной, а демократической и проводилась бы не в интересах прежде всего номенклатурной верхушки и околономенклатурных групп, а широких слоёв населения, народа, а потому была бы не «оттепелью», а чем-то значительно более серьёзным. Одним из главных направлений демократизации/«десталинизации» (поскольку речь шла об изменении ранней, сталинской фазы развития советского социума) было изменение положения партаппарата — ему оставлялись идеология, пропаганда и подбор кадров; реальная власть уходила в Совет Министров. Эту же схему стремился реализовать после смерти Сталина и Л. П. Берия. Не случайно на июльском пленуме 1953 г. после госпереворота 26 июня 1953 г., устроенного партаппаратом и военными, а также, возможно, и некими иными силами и устранившего Берия, Л. М. Каганович кричал в адрес Берия: «Этот подлец говорит: ЦК — кадры и пропаганда. Не политическое руководство, не руководство всей жизнью (выделено мной. — А. Ф.), как мы, большевики, понимаем. Но это не значит, что ЦК должен заменить Совет Министров, обком — облисполком и т. д., но мы должны концентрировать политическое руководство». Иными словами, партаппарат всё контролирует, но ни за что не отвечает — реальную работу ведут государственные и советские органы, с них и спрос; а спрашивать будет партаппарат. В этом и была суть партаппаратного июльского (1953 г.) переворота, принципиально изменившего всю советскую систему и заложившего под неё бомбу замедленного действия.

Ещё одним направлением, объективно работавшим на демократизацию общества и блокировавшего превращение номенклатуры в квазикласс, был план создания альтернативного капиталистическому мирового рынка и подрыв позиций доллара.

Сталин не успел сделать ничего по обоим этим направлениям, поскольку приступил к ним в 1952 г., а в начале марта 1953 г. умер. Приступить к реализации своих планов раньше 1952 г. он не мог: исключительно трудные первые три послевоенных года, навязанная американцами Холодная война, «ленинградское дело» и многое другое, включая ошибки и просчёты стареющего вождя, — всё это тормозило начало реальных изменений, которые планировались и в 1936, и в 1946 гг.

Сталинская демократизация сверху существенно отстала от запросов демократизации снизу. Две «десталинизации» не только не объединились, но оказались в разных плоскостях. Можно понять нетерпение победителей, вернувшихся с войны, но они в своём нетерпении были неправы по отношению к тому, кого в сердцах могли назвать «Еськой». Но и режим был неправ, обрушив репрессии на слишком нетерпеливых. Но мог ли режим быть мягким и снисходительным в той ситуации, которая сложилась в стране и мире во второй половине 1940-х годов, когда США планировали ядерную бомбардировку советских городов, когда страна должна была быть монолитом, когда номенклатура начала свои игры по своей, выгодной только ей десталинизации режима? Сталин прекрасно понимал нарастающую опасность перерождения господствующего слоя, недаром он предупреждал о нарастании классовой борьбы по мере продвижения в строительстве социализма (финал этой борьбы мы увидели в 1991 г.).

Возвращаясь к XX съезду отмечу, что он стал победой одной из трёх «десталинизаций» — номенклатурной, резко покончившей с возможностями «сталинской десталинизации» и задавившей стихийную «десталинизацию снизу», т. е. две десталинизации, которым так и не суждено было слиться в единый поток.

«Антисталинская пятилетка» была не начальной, а затухающей фазой десталинизации (эта тема хорошо раскрыта А. А. Зиновьевым), причём курс XX съезда — это курс на сознательное приглушение («затухание») этого процесса сверху, на недопущение реальной демократизации, блокировании её верхушечной либерализацией в интересах господствующих групп. Именно поэтому так поют XX съезд представители ЛСИ, которые всегда были при начальстве, всегда были околономенклатурной фракцией либеральной номенклатуры, делали при ней свой гешефт.

Разумеется, ряд явлений эпохи борьбы номенклатуры за превращение в квазикласс для себя (1945–1964 и особенно 1953–1962 гг.) в чём-то вышел за рамки либерализации, но подобного рода вещи характерны для периодов, когда верхушка, занятая выяснением отношений, по недосмотру не контролирует ситуацию полностью и, захваченная борьбой за место под солнцем, что-то упускает из виду и недосматривает. Нередко этот недосмотр, сбой, происходивший в 1950–1960-е годы при «перезагрузке матрицы», ошибочно принимают за сознательный курс, а ещё чаще сознательно представляют его в качестве такового, чтобы на этой основе создать такую версию событий, выведя на скобки ту силу, давление которой и вынудило партию на «развенчание культа». Эта сила — единственное в советской истории поколение победителей, относительно молодые (на рубеже 1940–1950-х им было по 30–40 лет) мужики, прошедшие фронт и по-пластунски отмахавшие пол-Европы.

Победители, не получившие ничего

Их было немало, тех, кто победил, а потому социально уверенных в себе, в своей правде, привыкших к самостоятельному принятию решений, к инициативе (иначе не выиграли бы войну), готовых — подготовленных опытом советской городской жизни, кроме которой они не знали никакой другой, — к аресту, и, в отличие от жертв репрессий 1930-х, если и не понимавших, то, по крайней мере, чувствовавших, за что могут взять и уже потому не являвшихся жертвами.

Я хорошо знаю людей этого типа. К нему относятся, например, мой отец, заканчивавший войну майором Дальней авиации и замкомдивизии, многие его друзья-однополчане, называвшие Сталина не иначе как «Ёськой» и демонстративно не горевавшие во время его похорон, немало других людей. Именно эти люди сломали хребет гитлеровской машине, многие из них стали антисталинистами, но не антисоветчиками! Они не только «смело входили в чужие столицы», но и без страха возвращались в свою. Эти серьёзные мужики, знавшие про себя, что они — победители, что своё главное в жизни дело они сделали как надо (этим главным делом была война: «Она запомнилась по дням. / Всё прочее? Оно — по пятилеткам» — Б. Слуцкий), своей жизненной позицией, своими самостоянием и самостоятельностью поставили власть перед необходимостью выпустить пар и искать козла отпущения в лице Сталина. Именно они между 1945 и 1955 гг. заложили фундамент десталинизации, став гарантией её необратимости — заложили и были забыты, отчасти сознательно, отчасти бессознательно, так как не успели, да и не могли по суровости окружающей жизни и по серьёзности своей жизненной сути заниматься саморекламой, характерной для «героев» более поздних времён. Именно они были первым советским, т. е. выросшим на основе советских, а не дореволюционных или революционных форм жизни и отрицания ранней фазы коммунистического порядка, сопротивлением — сопротивлением не крикливым, не апеллирующим к Западу (победителям это ни к чему), а неспешным, уверенным в своей социальной правоте по отношению к режиму и внутри него одновременно, а потому действительно опасным для режима — не только сталинского, но и для последующих.

Будучи антисталинистами, но не антисоветчиками, победители в войне объективно выступали как внутрисоветская демократическая оппозиция номенклатуре, вектору её превращения в квазикласс (т. е. либерализации). Они ошибочно воспринимали свою оппозиционность как антисталинизм, отождествляя Сталина и номенклатуру. На самом деле они двигались в том же направлении, что и Сталин, только терпения у них было значительно меньше, впрочем, это вполне объяснимо. Эту оппозицию номенклатуре надо было нейтрализовать, загасив демократическую тенденцию, официализировав антисталинизм и присвоив как его лавры, так и лавры истинных борцов с «культом личности», начавших эту борьбу. Что и было проделано на XX съезде, а затем закреплено в созданном о нём мифе.

Здесь просматривается аналогия с 1861 г.; за пять лет до освобождения крестьян Александр II заметил: «лучше, чтобы… это произошло свыше, нежели снизу». Либеральные реформы «царя-освободителя», непродуманные и непоследовательные, позволили самодержавию избежать революции по западноевропейскому образцу и продлили жизнь на несколько десятилетий, но зато закономерно привели к революции русского образца — сначала 1905–1907 гг. (в ней трудящиеся потерпели поражение), закрывшей XIX в., а затем — 1917 г., открывшей век XX. Через несколько десятилетий после либеральных реформ дети и внуки крестьян взялись за топоры и вилы, а ещё через 12 лет свергли царизм. «Либеральные реформы» Хрущёва тоже логически привели к социальной революции 1991–1993 гг., в которой массы, как и в 1905 г., проиграли. Посмотрим, что будет дальше — история покажет.

Система и противоречия

Противоречие между наиболее активным сегментом советского народа, сформированным войной, и номенклатурой, возникшее на рубеже 1940–1950-х гг. на фоне несбывшихся надежд послевоенного времени, было основным, но далеко не единственным, обусловившим XX съезд и его решения.

Значительную роль сыграли внутренние противоречия системообразующего элемента совсистемы — номенклатуры, их развёртывание, достигшее остроты именно на рубеже 1940–1950-х годов.

Любая система складывается как комплекс отношений по поводу присвоения определёнными группами определённых факторов производства, объект присвоения определяет социальную природу присваивающего субъекта. Что присваивали господствующие группы в советской системе? Не вещественные факторы — это очевидно. Присваивались социальные и духовные факторы производства. Духовные факторы производства — это ценности, цели, образы, понятия. Провозглашение марксизма-ленинизма единственной и единственно верной идеологией отчуждало эти факторы. Социальные факторы производства — это возможность по своей воле и в своих интересах создавать коллективные формы (организации). Определение Уставом КПСС этой партии «высшей формой общественно-политической организации советского общества» ставило социальное поведение вообще и любые организации (и даже возможность их создании) под контроль. (Подробно социальный анализ базовых противоречий номенклатуры и советского социума представлен в моих работах начала 1990-х годов «Кратократия» и «Взлёт и падение перестройки».)

Отчуждение нематериальных факторов могло носить только коллективный характер, а вот присвоение на этой основе материальных факторов и их потребление было индивидуальным и носило ранжировано-иерархический характер. Однако каждый номенклатурный работник хотел потреблять больше, чем это полагалось по рангу. Пока центроверх («государство») был силён, пока репрессивные структуры стояли над всем остальным, это хотение могло реализоваться разве что по щучьему велению. Однако по мере развития и укрепления номенклатуры как слоя, особенно во время войны, когда она прочно срослась с хозяйственными структурами, стремление к внеранговому потреблению становилось системной чертой.

Сообразно элементам, «краям» первого базового противоречия номенклатуры — между коллективным присвоением нематериальных факторов и индивидуальным ранжировано-иерархическим присвоением (потреблением) факторов материальных — в номенклатуре сформировались тенденции (и воплощающие их группы): к развитию преимущественно коллективистско-внеэкономических и централизованных форм и аспектов (часто это ошибочно именуют «неосталинизмом», идеологизацией и т. п.), с одной стороны, и к развитию преимущественно индивидуально-потребленческих норм и аспектов, связанных с ослаблением внутрииерархического централизованного контроля — с другой (персонификаторов этой тенденции именовали «партийными либералами», «сторонниками экономических методов» и т. п.).