Валентина поднялась, вышла. Егорыч сказал Бекасу:
— Серьёзная женщина, однако.
— И не представляешь на сколько, — согласился Бекас.
Валентина вернулась с канистрой в которой была ртуть. Десять литров.
— Ну, что пойдем, покажу, где весы у меня, — сказал Егорыч.
— Так, что уже гонишь, хозяин, что ль? Хорошо же сидели.
— Да Бог с тобой, Бекас! Гость в дом — Бог в дом! Отдохните с дороги, сколько вам надо. Хотите — до утра оставайтесь! А то вон гляди и дождём накроет.
— Да это я шутейно. Пойдём, покажешь.
Ртуть отмеряли на весах, где протодьякон разливал на литры свое молоко.
— Это вот она какая, зараза, значит? — спросил Егорыч, когда из канистры во флягу полилась ртуть, — Гляди-ка — светится, стерва — так и манит.
Вернулись за стол и ещё говорили о том о сём. Бекас предложил ещё по чашечке, по последней — на ход ноги, извинился за то, что ему надо «отлить» и вышел.
Когда Бекас вернулся, то застал разговор Егорыча и Валентины.
— …человеку не нужны внешние ориентиры и авторитеты, в понимании верных этических норм. Человек сам может полагаться в этом поиске на себя, на свой разум, — говорила Валентина.
— Так-то оно так, — говорил Егорыч, подливая чая Валентине, — Разум, вот, говоришь… Разум — что ж… Куда без него? Да сказано было: «осуетились в умствованиях своих и омрачилось немысленное их сердце». Много ли разумом своим мы постигаем? Одну суету сует и прочую суету постигаем. К главному, через сердце приходим. Ты не серчай на меня, на старика за слова мои. Мягче сердцем быть надо всем нам. Слушаю вот тебя — жёсткое оно у тебя, словно каменное. Не хорошо так. Прости уж за слова мои такие.
— Потом мягче станем. Сейчас время не то, — ответила Валентина, — А простить, как у вас говорят — Бог простит. Так говорят?
— Так, так. Всепрощающий наш Господь, прощает в той мере нам, как и мы прощаем другим.
— Чайку подлей, хозяин, — Бекас присоединился к столу.
— Это можно, — Егорыч взялся за чайник.
Ленка-Дурочка решила, что для такого случая духов «Красная Москва» мало и сбегала за подаренным гребнем. Вернулась торжественно. Провела пару раз себе по волосам, какое-то время ещё посидела за столом и вдруг озаренная идеей выбежала во двор и там стала чесать, лежавшего на прежнем месте алабая. Пират от удовольствия закрыл глаза.
Настало время прощаться.