Примерно в одно время со мной в «Семеновском» отдыхал Олег Гордиевский, один из руководящих работников ПГУ и давний агент английской разведки, которая лет за двадцать до этого сняла его с проститутки в одном из борделей и завербовала на компрматериалах. Гордиевский находился в санатории под слежкой. Он ее обнаружил, перешел на нелегальное положение и нелегальным же способом покинул Советский Союз. Ущерб нашей разведке он нанес огромный. Теперь Гордиевский – боец за идеалы свободного мира. Его книга, великолепно изданная, продается на каждом углу. А по мне – предатель остается предателем независимо от смены режимов. В ПГУ в последние годы Советской власти было выявлено немало предателей. Анализ показал, что в большинстве своем это были мальчики из элитных буржуазных семей, где витал дух презрения ко всему отечественному, где сущностью человеческих отношений был цинизм во всех его вариантах, а понятие «совесть» стало предметом глумления с младенческого возраста. Как-то мы спросили Рудольфа Ивановича Абеля, не приходила ли ему в голову мысль о возможности компромисса с противником, когда он был арестован. Если бы вы видели его в ту минуту! Абель был оскорблен. Он весь подобрался, посуровел и ответил коротко, почти зло: «Нет, не приходила!» Этот нерусский человек превыше всего ставил честь русского офицера, коим был долгие годы, и идею, в которую беззаветно верил. И то и другое развилось на основе порядочности, культивировавшейся в его семье. И не смейтесь, пожалуйста, над контрразведкой, когда она болеет шпиономанией. Помните: из ста шпионов проваливаются только десять. Остальные девяносто продолжают работать. Разоблачить опытного шпиона очень трудно. Такие субъекты, как Гордиевский, для противника царский подарок.

В 1985 году к нам в семью пришла большая радость: родилась внучка Сашенька. Увидел я девочку только через десять месяцев после ее рождения, когда приехал в отпуск весной 1986 года. Сашенька уже ходила, но была худенькой, слабенькой. Мы решили взять ее с собой в Берлин, зная, что немецкое детское питание разнообразнее, качественнее, вкуснее нашего. В этот момент и разразилась Чернобыльская катастрофа. Масштабы бедствия мы сразу не постигли, так как они были первоначально скрыты от населения. Только в Бресте, у парадных ворот страны, мы начали соображать, что произошло. «Не ставьте ребенка на землю! Это опасно!» – крикнули нам с перрона брестского вокзала. Шел май. В это время здесь обычно продавали много зелени, молочных продуктов, яиц, сала. Ничего такого теперь не было. Санитарные кордоны не пускали на перрон женщин, желающих продать свои продукты. «Не покупайте здесь ничего, кроме консервов!» – снова предупредили нас. Мы покатали Сашеньку около поезда в коляске и вернулись в вагон. Добрались до Берлина и сразу же увидели машины, дезактивирующие городские улицы. Посыпались сообщения о радиоактивных заражениях в Скандинавии, ФРГ, Италии, других странах. Казалось, чем дальше от Чернобыля та или иная страна, тем сильнее она заражена. Только наше ТАСС хранило тупое спокойствие.

Вслед за нами приехала в Берлин наша дочь, которая рассказала, что в Союзе по поводу Чернобыля никто не паникует и авария подается как локальное бедствие.

Сашенька жила у нас все лето. Осенью мы вернули ее родителям, а в следующем году взяли на более длительный срок. Девочка заговорила, она росла резвым, веселым, забавным ребенком, доставляя нам с женой много радостных хлопот.

Близилась к концу моя последняя загранкомандировка. Хорошо запомнился один из эпизодов этих месяцев – приезд в Берлин Горбачева на совещание глав государств-участников Варшавского договора. Наш генсек обнял и расцеловал встречавшего его Хонеккера. Потом они отправились в отель «Метрополь», где проходило совещание. После него состоялся концерт в только что восстановленном Шаушпильхаузе (Концертном зале) с великолепным интерьером. Когда ехали на концерт, почему-то забыли в “Метрополе” советского министра обороны маршала Соколова. Старенький маршал семенил по вестибюлю отеля и спрашивал у всех: «Где моя фуражка, где моя фуражка?» Один из наших сотрудников разыскал маршальскую фуражку и отвез его на концерт. Кажется, на этом самом концерте Горбачеву и вручили телеграмму о приземлении западногерманского парнишки Руста в районе Красной площади. Горбачев расстроился и тут же улетел в Москву, где прогнал с должности Соколова и еще каких-то генералов. Теперь всему свету стало ясно, что в империи дела идут из рук вон плохо. На нашу страну надвигалась катастрофа пострашнее Чернобыльской. И сразу же, как всегда бывает в таких случаях, там и сам возникли хитрые и подлые рожи людей, именовавших себя спасителями Отечества. Число этих рож увеличивалось с каждым годом в геометрической прогрессии. И, в конце концов, Отечество-таки рухнуло.

Осенью 1987 года мы вернулись в Союз. У нас были путевки в санаторий «Кратово» под Москвой. Но великое детище Жуковского и Туполева – Центральный аэрогидродинамический институт (ЦАГИ) – в том году не дал нам отдохнуть. В его гигантской трубе постоянно что-то продували днем и ночью, продували даже 7-го ноября. Здание санатория стонало и вибрировало, стекла дребезжали. Я не спал все 24 дня пребывания в санатории. Удавалось только задремать ненадолго. Невеселые мысли посещали меня по ночам. Мне 53 года. Могут турнуть на пенсию, а полной выслуги еще нет. Года не хватает до двадцати пяти. Может, пожалеют, не турнут. Как быстро и незаметно прошла жизнь! Вся в работе, ибо учеба тоже труд. Кого я знал, кого видел? Партийных вождей, знаменитых разведчиков, генералов с большими звездами. Ах, да! Еще видел артистов, поэтов. Видел Пьеху, молодую, красивую, на концерте в Грозном. Видел Дорду, тоже молодую и красивую. Однажды столкнулся в магазине с Аллой Ларионовой. Потом она пришла к нам в институт с Рыбниковым, и они дали небольшой концерт. Встретил как-то на улице у Вахтанговского театра Юлию Борисову, засмотрелся на нее, и она мне улыбнулась. Видел Элину Быстрицкую в какой-то пьесе Уайльда. Слушал Вертинского, Штоколова, Образцову, Биешу, Беллу Руденко, Магомаева, Чавдар. Слушал Аркадия Райкина и Ираклия Андроникова. Видел, как танцует Махмуд Эсамбаев. Марка Бернеса видел, Эди Рознера, Мирова и Новицкого, да и мало ли еще кого. Нет, я повидал многих знаменитых своих современников. А самое главное – мне везло в жизни на хороших людей. У меня немало друзей. Вот уйду на пенсию и буду ездить к ним в гости. Правда, кое-кого уже и нет в этом мире. Но кое-кто еще и остался. Почему-то вспомнились мои студенты из Чечено-Ингушского пединститута. Однажды мы поехали с ними на экскурсию на Кавминводы. Огни Пятигорска замаячили впереди поздно вечером. Ночь была ясная, с ущербным месяцем среди приветных южных звезд. Машук заслонил полнеба. Девушки пели «Не искушай меня без нужды…» Это звучало чудесно в ту ночь. Нет, я не был нищим на этой земле…

Вернувшись из санатория, я выспался дома и отправился в управление кадров ПГУ наниматься на работу в последний paз. Я был стар, и охотника укрепить мною свое подразделение не находилось. Пока кадровики искали для меня какое-нибудь занятие, я подшивал им дела и писал описи. Наконец, меня взяли в родное управление «И», причем на руководящую должность. Я стал заместителем начальника того самого отдела, куда пришел старшим оперуполномоченным 17 лет тому назад. В отделе было много постаревших друзей и знакомых, но и молодежь имелась. Мне как потенциальному пенсионеру серьезной работы не стали поручать. Да я бы и не потянул ее. Они слишком далеко ушли вперед в деле создания и развития автоматизированных систем управления процессами разведки, пока я носился по автобанам Германии, стремясь напакостить спецслужбам противника и не позволить им напакостить нам. Основной моей обязанностью стала воспитательная работа и составление всевозможных планов, не имеющих прямого отношения к деятельности отдела. Я расследовал чрезвычайные происшествия, проводил душеспасительные беседы с нерадивыми сотрудниками, знакомился с их взбалмошными женами, которых тоже пытался воспитывать, организовывал учебные стрельбы, спортивные состязания, посещения выставок и даже хождение по азимуту вокруг нашего лесного объекта. Таким путем я и дослужился до полковника. Папахи брать не стал, а взял деньги и купил на них жене французские духи.

Как и всех пожилых людей, меня потянуло к местам, где прошли годы детства и юности. Захотелось посетить родину предков – Черниговщину. Родину предков жены – Грозный, мы до известных событий в Чечено-Ингушетии посещали довольно часто.

У меня в Киеве был друг – Крынин Валентин. С ним рядом прошли все три мои загранкомандировки. Он-то и взялся свозить меня на Черниговщину. В течение суток мы на его машине проехали насквозь всю Черниговскую область и вернулись в Киев. Сначала посетили Козелец – родину матери и тети Веры. Постояли у церкви дедушки Рафаила. В храме шли реставрационные работы. Войти в собор мы не смогли. Проехали мою родину – Чернигов, пообедали там у знакомых Валентина. К вечеру добрались до Мезина – большого села над Десной. За рекой уже Сумская область. Мезин, где мой двоюродный прапрадед Максим Иваницкий воспитывал будущего ученого и революционера Николая Кибальчича, ныне известен истерикам всего мира. Трудом археологов здесь открыта поселения позднего палеолита (35–10 тысяч лет тому назад). Хижины свои тутошний древний человек строил из бивней и костей мамонта, а укрывал их мамонтовыми же шкурами. В Мезине найдены древнейшие в мире ударные музыкальные инструменты, цветные росписи по кости, женские статуэтки, украшения из бивня мамонта. В Мезине богатейший краеведческий музей, где представлены сотни интереснейших находок археологов. Создатель музея – замечательный человек Василий Елисеевич Куриленко, историк и художник. Уже одно то, что он написал для своего музея портреты всех земляков, павших на войне, можно считать подвигом. Есть в музее и мемориальная комната Максима Иваницкого. С удивлением я увидел на стене большое фото тети Веры и свою собственную фотографию. Оказывается, Василий Елисеевич решил проследить судьбу потомков и родственников Максима и преуспел в этом. Тетю Веру Василий Елисеевич чтит. После ухода на пенсию она занялась сбором материалов о Н. И. Кибальчиче и Максиме Иваницком, кое-что публиковала, хотела написать книгу, но не успела. Мы с двоюродной сестрой передали в дар музею часть собранных ею материалов. К сожалению, моя встреча с Василием Елисеевичем была очень короткой. Договорились, что через год-два я приеду в Мезин снова. А через два года с небольшим я поехал в Киев, чтобы схоронить своего друга Валентина Крынина. Я стоял у его гроба в киевском крематории рядом с людьми, которые долгие годы были моими товарищами и соратниками. Мы служили одной Родине, одному делу. Теперь они стали в одночасье иностранцами. Украина только что объявила о своем суверенитете. И вдруг, когда гроб уже поплыл в черную пропасть, военный оркестр под залпы салюта грянул Гимн Советского Союза. Такова была последняя воля покойного. Офицеры взяли под козырек. Меня душили слезы. Я подумал, что слышу эту гордую и величавую мелодию последний раз в жизни. Шел декабрь 1991 года.

А годом раньше меня проводили на пенсию. Я получил от коллег великолепный адрес в кожаной папке. Адрес, который вручается пенсионеру, – это что-то вроде черной метки. Помните «Остров сокровищ» Стивенсона? Я считаю своим долгом процитировать этот документ, исполненный глубочайшей тривиальности. Вы должны его прочесть, ибо каждый из вас когда-нибудь такой получит. Итак, цитирую: «Провожая Вас на заслуженный отдых, руководство, партийное бюро и весь коллектив сотрудников подразделения выражает Вам искреннюю благодарность и признательность за безупречную долголетнюю службу в органах государственной безопасности СССР. Мы знаем Вас как принципиального коммуниста, опытного специалиста своего дела, инициативного работника, отзывчивого и скромного товарища. Находясь на различных ответственных участках работы по обеспечению безопасности нашей Родины. Вы с честью справлялись с возложенными на Вас обязанностями. Ваше трудолюбие, высокая общественная активность, деловитость, забота о воспитании молодежи, наряду с большим личным обаянием, человечностью и чуткостью, снискали Вам признание и уважение всего коллектива. Желаем Вам крепкого здоровья, благополучия, личного счастья! Просим передать самые наилучшие пожелания Вашей семье и близким».

Вместе с этим адресом коллеги вручили мне прощальный подарок – большую немецкую дорожную сумку. Недолго думая, я взял ее и отправился в Ростов, чтобы разыскать старых друзей, вспомнить вместе с ними студенческую юность и помянуть тех, кого уже нет. Ехал сухумским поездом. Вагон был грязен, раздолбан и беспризорен, как вся наша держава. Пьяный в дым проводник за всю дорогу носа не высунул из своей конуры. Чаю не было. Да и простой воды не было тоже. В Харькове в один из тамбуров запихали живого козла, который производил страшную вонь и другие неудобства при пользовании туалетом.

Я нашел в Ростове того, кого искал. Левушка Барданов, друг-приятель по общежитию и совместной работе в стенной печати, в прошлом ответственный секретарь областной молодежной газеты, был уже на пенсии. Он жил бобылем в однокомнатной квартире, писал хорошие стихи, которых не печатали, и рисовал не очень хорошие картины, пользовавшиеся спросом. Я был в Ростове четыре дня. Кажется, мы много пили в те дни. Но памятные места посетить успели. Общежитие, маленькое и старое, еще стояло на своем месте среди высотных башен, а вот Магнитогорский переулок, где я прожил четыре года и где в кинотехникуме училась великая колдунья Джуна, пропал начисто. Мы спросили у женщины лет тридцати, куда девался наш родной переулок. Она пожала плечами и ответила, что тут было так всегда. Я закручинился и почувствовал себя совершенно старым и лишним в этом мире. Потом мы пошли в университет. Постояли в вестибюле у книжного киоска, а дальше нас не пустили. Мимо неслись на верхние этажи бородатые акселераты и очень рослые, модно одетые девицы, которые знали толк в духах, кремах, румянах и помадах. Мы и наши девушки были мельче, тусклее. А до того, что было в нас, теперь никому нет дела. Когда вернулись в квартиру Льва, ему позвонили какая-то армянка и сказала, что хочет приобрести его копию известной картины Левитана, выставленную в одной из городских витрин.

– Только мальчика нарисуй под березкой, – просила она.

– Какого мальчика? – удивился Лев.

– Моего сына.

– Хорошо, нарисую, – печально согласился мой друг и потянулся за бутылкой.

На прощанье Левушка подарил мне один из своих натюрмортов. Вернувшись в Москву, я повесил его на кухне. Он полдня у меня перед глазами. Под Левушкиной картиной я и написал эту книгу.

Постой, скажет читатель, ты пытаешься увильнуть от ответа на один очень важный вопрос: что ты думаешь о нынешнем режиме и о наших последних правителях? О моих политических убеждениях я уже писал выше. А правители… Горбачев мне глубоко отвратителен. Что-то склизкое, холодное. Вроде моллюска. Говорят, Горбачеву можно все простить за то, что он, де, отпустил нас на волю. А кому нужна свобода ценой нового рабства, нищеты, всесветного позора, унижения, предательства и духовной опустошенности? Когда были выборы в Верховный Совет СССР, голосовал за Ельцина только потому, что Горбачев мне обрыдл. Но на выборах президента России я уже за Ельцина голосовать не стал. И вот почему. В своей автобиографической книжке Ельцин пишет о том, что в юности любил путешествовать по России на крышах вагонов вместе с уголовниками. Однажды он проиграл уркам в карты последние трусы и даже жизнь. Скажите, в какой еще другой стране в президенты выберут человека с психологией босяка? Только в России такое возможно. Босяк сегодня проигрывает трусы, завтра жизнь, свою или чужую, послезавтра – Отечество, потому что для него и жизнь, и Отечество стоят не дороже грязных трусов. Именно это и произошло в случае с Ельциным. Мог ли Ельцин предотвратить развал Союза и спасти все то доброе, что в нем было? Да, мог, если бы действовал в согласии с Горбачевым. Но для парня из-под комбайна и для парня с вагонной крыши Союз был до фонаря. Для них главным было покрепче нагадить друг другу и захватить верховенство в гигантской воровской малине, каковой стал Союз в ходе перестройки. Вина этих людей перед Отечеством не поддается оценке.

Правителей лучше всего характеризуют анекдоты, которые рассказывает о них народ. Вот, к примеру, анекдот сталинских времен:

Летят на воздушном шаре американец, русский и англичанин. Шар начинает падать. Выброшен весь балласт, но падение продолжается. Надо кому-то прыгать. Потянули жребий. Покинуть кабину первым выпало англичанину. Тот воскликнул: «Боже, храни королеву!» и кувыркнулся вниз. Шар все падает. Снова потянули жребий. Теперь пришла очередь прыгать русскому. Русский крикнул: «За Родину, за Сталина!» и выбросил американца, после чего благополучно добрался до земли.