С коня соскочил, прощальные чарки полны, Украдкой вздохнул, куда направляетесь Вы? Печалится друг, с карьерой, увы, не в ладу! На Южной горе себя самого я найду. Излишни вопросы и слез расставанья не стыдно, Плывут облака, прозрачность их так очевидна.
ВАН ВЭЙ В ПЕРЕВОДАХ В. Н. МАРКОВОЙ
Равнина после дождя[25]
Вновь стало ясно — и открыты Передо мной полей просторы. Вся грязь и пыль дождями смыты Везде, куда ни кинешь взоры. Ворота дома Го далеко Видны у самой переправы, А там селенья у потока, Вон луга зеленеют травы. Сверкают белыми огнями Среди полей реки узоры, И показались за холмами Темно-лазоревые горы. Здесь в пору страдную в деревне Не встретишь праздных и ленивых: И юноша и старец древний — Все дружно трудятся на нивах. Прибываю послом на пограничную заставу
Я еду один к пограничной заставе, За озеро Цзюйянь[26], В страны, подвластные нашей державе, Нам приносящие дань. И вот уже за родным пределом Мой походный шатер. Счастливец дикий гусь! Улетел он В нашу страну озер[27]. В Великой степи[28] мой дымок сиротливый Один к небесам идет. Я вижу лишь Длинной реки[29] переливы, Лишь солнца пустынный заход. Но только солдат нашел я безвестных У заставы Сяогуань[30]. Они говорят, что не здесь наместник, А дальше, у гор Яньжань[31]. Песня в горах Луншань[32]
Юноша из Чанчэня ищет бесстрашных Храбрецов, готовых на бой. Ночью всходит он на дозорную башню, Глядит на звезду Тайбо[33]. Над горами Луншань обходит заставы Ночным дозором луна. Где-то путник бредет усталый. Флейта в горах слышна. И юноша, натянув поводья, Льет слезы под грустный напев. Герои из Гуанси,[34] полководцы, Как сдержать вам печаль и гнев[35]? Не сосчитать ваших подвигов смелых, Больших и малых боев, А ныне за трусость дают уделы В десять тысяч дворов! Су У[36] сохранил обветшалое знамя В долгом плену у врагов. Какими же он награжден чинами? Скромнейшим из всех: «дяньшуго». Наблюдаю за охотой
Свежий ветер свищет, Роговые луки звенят. То в Вэйчэне[37] охотой Полководцы тешат себя. Сквозь сухие травы Ловчий сокол зорко глядит. Снег в полях растаял, Стала поступь коней легка. Вот Синьфэн[38] проскакали, Мчатся мимо во весь опор. Вот уже воротились В свой военный лагерь Силю[39]. Оглянулись на кручи, Где охотились на орлов. В облаках вечерних — Небеса на тысячу ли! Юноши
Превосходно вино из Синьфэна, Десять тысяч стоит кувшин. Лучше нет удальцов из Сянъяна, Молоды и собой хороши. Познакомятся и подружатся, Угощают друг друга вином, А коней к зеленеющей иве У харчевни привяжут рядком. Провожаю господина Шэнь Цзы-гуя в Цзяндун[40]
Уж было почти безлюдно На Ивовой переправе. Гребцы налегли на весла, И мы поплыли в Линьци. У нас на душе так тревожно, Как будто весна дохнула… Я с вами не в силах проститься Даже на том берегу! В девятый день девятой луны вспоминаю братьев, живущих в Шаньдуне
Один живу я гостем на чужбине, Вдали от милых сердцу моему, Но каждый раз, когда настанет праздник, Мне с новой силой вспомнятся они. На горный склон взойдут сегодня братья, Украсят волосы цветком «чжуньюй». В кругу друзей, пирующих беспечно, Одно лишь место будет пустовать. В горах Чжуннань
До самой Небесной столицы[41] Доходят горы Тайи[42], — До самого берега моря Раскинули цепи свои. Сомкнулись белые тучки Вокруг вершины кольцом. Пониже — темная дымка Завесила все кругом. На области с разной погодой Вершина страну рассекла[43]: Здесь, в этой долине, — солнце, А в той — туманная мгла. Где на ночь приют найти мне? Нигде не видать жилья. Спрошу-ка я дровосека На том берегу ручья. В горной хижине
Средины жизни я достиг и ныне Путь истины взыскую в тишине[44]. У гор Чжуннань один живу в пустыне. На склоне лет мир снизошел ко мне. И каждый раз, почуяв вдохновенье, Иду бродить один в глубинах гор. Как были тщетны прежние волненья! Бывалые заботы — жалкий вздор. Я часто дохожу до той стремнины, Где в вышине рождается река. Присяду и смотрю, как из долины Волнистые восходят облака. Порой случайно дровосека встречу — С ним говорю с открытою душой, Шучу, смеюсь и даже не замечу, Что уж пора, давно пора домой. Проводы друга[45]
Я вас проводил по тропинке. Смеркалось в глубинах гор, Когда я в плетне убогом Калитку закрыл на затвор. Весна возвратится снова, Трава взойдет, как всегда. Но вы-то, мой друг почтенный, Вернетесь ли вновь сюда? Смотрю с высоты на реку Ханьцзян[46]
На южном пределе княжества Чу[47] «Три Сяна»[48] в соседстве с ней. С «Девятью рукавами» она слилась На склоне горы Цзинмэнь[49]. Далеко, далеко течет она, Дальше земли и небес. За необъятной ширью речной Теряются пики гор. Выплывают из волн ее чередой Селенья и города, А она, извиваясь змеей, бежит С небосклоном слиться вдали. Так посетим же Сянъян[50], друзья, В первый погожий день. За чаркой вина, как Почтенный Шань[51], Полюбуемся далью речной.
ВАН ВЭЙ В ПЕРЕВОДАХ АКАД. Н. И. КОНРАДА
Гуляю у храма Сянцзисы[52]
Не знаю, где храм Сянцзисы. Прошел уже несколько ли, вступил на облачную вершину. Старые деревья… Тропинки для человека нет. Глубокие горы. Откуда-то звон колокола. Голос ручья захлебывается на острых камнях. Краски солнца холодеют среди зелени сосен. Вечерний сумрак. У излучины пустынной пучины В тихом созерцании отшельник укрощает ядовитого дракона. В этих стихах рисуется картина, характерная для мест, где обычно располагаются уединенные буддийские обители. Дорога в гору идет через лес из старых, высоких деревьев. Тропинка совсем исчезает. По каменистому руслу бежит горная речка, и ее голос как бы захлебывается среди камней. Для усиления настроения поэт погружает все в вечерний сумрак, вводит звук отдаленного удара колокола. И вот среди всего этого — человек. У излучины реки над омутом видна одинокая, неподвижная фигура человека, сидящего в позе, которую обычно принимают при размышлении. Видимо, этот человек, возможно монах из обители, укрощает своей мыслью злого дракона — того дракона, который гнездится в пучине, а может быть, того же дракона, только таящегося в его собственной душе? Человеческая фигура сразу же придает всему пейзажу особый смысл. Картина, нарисованная стихами, оказывается законченной.
Я. И. Конрад
В пустынных горах опять прошел дождь...
В пустынных горах опять прошел дождь. Наступил вечер. Осень. Ясный месяц светит среди сосен. Прозрачная речка бежит по камням. Бамбуки зашумели: идут домой женщины, стиравшие белье. Зашевелились кувшинки: плывут назад челны рыбаков. В китайской пейзажной живописи есть прием, называемый дяньцзин — «внесение чего-то в пейзаж». Если рисуют горы, в горный пейзаж вводится фигура человека; если рисуют сосны, в пейзаж вводится изображение камня, скалы. Считается, что это придает полноту и законченность изображению. Ван Вэй-поэт перенял этот прием в своей пейзажной лирике, соединяя природу с человеком.
Н. И. Конрад
ВАН ВЭЙ В ПЕРЕВОДАХ А. И. ГИТОВИЧА