Фургон затормозил. Двери распахнулись, ударил жидкий свет. Люди вывалились на воздух бледные, сморщенные, как незрелые горошины. От светофоров хотелось закрыться руками. Городская заря вымочила все-ленную в голубоватом растворе, полицейские подбородки отливали мра-морным равнодушием. Фредди сощурился, повел глазами снизу вверх. Ва-лера сделал то же самое.

Вау!

Массивный коричневый монолит о множестве этажей, кажущийся кри-вым из-за боли в затылке уродливые завитушки, плоские колонны, про-долговатые поры окон, – наступает, как бегемот, со стороны солнца, засло-няя божий свет, нависая плоской пяткой, потрясая каменными кудрями…

– Что это?

Не сводя с чудовища глаз, Фредди ответил сакральной фразой, и оша-левший Валерин распознаватель, давно научившийся на лету спекать чужую речь в смысловые кирпичики и перекладывать на русский лад, в этот раз замешкался и пропустил сырое созвучие: Central Booking.

Сэнтрал Букин. Миф сделался реальностью, перед ними царил и громоз-дился знаменитый Манхэттенский Централ, он же «Гробница» – тюрьма предварительного заключения, немыслимый трехмерный лабиринт, бетон-ный айсберг, прячущий под землей большую часть своего чрева, маскирую-щий казематное уродство благопристойным наростом зданием суда первой инстанции; киборг-левиафан, гоняющий в пузе поршни тяжелых лифтов, це-дящий человеческий планктон сквозь стальные решетки, ревущий сотнями надзирательских глоток; прямоугольно-проктологический Замок, при виде которого Кафка улыбнулся бы горькой улыбкой прозорливца, а Том Роб-бинс, родись он на полвека раньше и окажись в тот момент поблизости… Ть-фу! Валера тряхнул головой, разгоняя конопляно-алкогольную заморочь.

Копы сковали их в цепочку Валеру, Фредди, еще нескольких статис-тов – и повели по ступеням, через шлюзы с лязгающими дверями, по кори-дорам, куда не заглядывает солнце и не вползает ощупью ночь. Мертвящие флуоресцентные трубки, господство серо-зеленого цвета. Стены, лица, ме-бель, пища, воздух – все окрашено в страшный загробный цвет. Как его описать? Да очень просто, мы же живем в жутком княжестве жеже, в царстве цифры и Интернета, где ничего не надо распознавать и сравнивать, потому что звуки, формы и цвета имеют однозначный код. Вот, пожалуйс-та: цвет №acdaac. Задайте в любом графическом редакторе и все поймете.

Трава, упакованная в дайм-бэг, имеет тот же цвет, только поживей и по-интересней – веселый огонек на вершине холма, куда забираешься в три вдоха, не чувствуя ног, и пару часов наслаждаешься нездешними далями, но потом неизбежно надо спускаться – в темноте, спотыкаясь на каждом шагу, и огонек уже не виден, только черная птица кружит над оврагом.

Скользя по правому склону травяного прихода, Валера плохо запомнил перипетии погружения в пучину №acdaac. Усталость, железный холод на за-пястьях, казенные вопросы кикимор в кителях, сонные лица, в которые смотришь, как в пыльные зеркала. Их цепочку разомкнули, Фредди отде-лился и пропал в потоке уголовного улова. Вокруг крутились чужие, преоб-ладала черно-коричневая масть, однако встречались и пепельно-бледные сородичи, которых в этой части света почему-то называют кавказцами.

Скольжение по склону закончилось одновременно с коридорным движе-нием – в просторной нише, забранной зоосадными прутьями.

Валера огляделся мучительно, словно мешок ворочая. Голову ломило, в сочетании с тошнотой получался убийственный коктейль. Клетка травми-ровала взгляд прагматичной простотой: безусловным центром интерьера был санузел – крупный металлический унитаз с автосливом, огороженный металлической же Гэ-образной ширмой, а рядом, заканчивая идеальную композицию, висел куб питьевого фонтанчика. По периметру шли нержа-веющие сиденья широкие прилавки, заваленные непутевым человечес-ким мясом. В углу на стене блистал банальный телефон-автомат.

Валера облюбовал пятачок на полу, возле лежащего ничком тела в май-ке. Сел по-турецки, стараясь не думать о светлых брюках. Полюбовался бо-гатыми наколками на чахлых соседских плечах. Наташка, Наташка… Если б ты знала! Жаль, прислониться не к чему. Что за день, господи, что за день!