— Молодой человек, вы чего расшумелись? Сейчас вызову участкового, что это такое, посреди дня к людям ломитесь и кричите?

— Там моя жена, — устало отвечаю, опираясь вытянутой рукой о стену. Еще с утра казалось, что сил у меня немерено, а сейчас, когда адреналин схлынул, я ощущаю себя просто развалиной. — Я должен с Мирой поговорить.

— Так вы муж Миры! — дверь на секунду захлопывается, а потом открывается нараспашку, и я замечаю сухонькую, любопытную старушку. До того маленькую, что она ростом мне почти по пояс, — заходите, заходите, чего в коридоре топтаться.

И я послушно иду за ней, ощущая себя как во сне, снимаю ботинки и даже — черт возьми! — напяливаю на ноги чужие тапки, не испытывая привычной брезгливости.

— Это от Паши, покойного мужа моего, царствие ему небесное. Да одевайте, одевайте, тапки чистые, он даже поносить их не успел, как помер.

А потом я оказываюсь на невозможно маленькой кухне, где мне кажется, что упираюсь конечностями во все четыре стены разом.

Бабка шустро наливает мне прозрачный — прозрачный чай, ставит передо мной плошку с сушками и пиалу с непонятного цвета вареньем, по виду которого я не могу квалифицировать, из чего оно сварено.

«Что я тут делаю? Мне надо к Мире, а не развлекать старушку. Я все равно не могу ни о чем говорить, кроме как о своей жене», — думаю оторопело, но мне все никак не удается ввернуть в разговор хоть одну фразу, так ловко забалтывает меня пожилая женщина.

— Ох, хорошая же она девчонка! Только худая больно, один живот и остался. Я, поначалу, как заехала, все за ней в глазок смотрела, а ну как рожать начнет прямо на площадке. А потом смотрю — пропала дней на пять, ну думаю точно, вернется уже со свертком на руках. Глядь, снова появляться стала, живот на месте. Тогда я не выдержала, зашла к ней с пирогами. Я пироги пеку так, что на запах все соседи слетаются, рецепт теста от мамы достался и никому его не рассказываю. Думала, детям передам, но какой там, ни сын, ни дочь готовить не умеют, никакой надежды… так вот, я к ней с пирогом зашла и начала расспрашивать, где она пропадала. Мирочка сказала, что в больнице лежала на обследовании, что у сына вашего хворь серьезная и перед родами надо обязательно подготовиться.

Я успеваю только выхватывать часть фраз. Сын? Это у нас… будет сын? В горле сразу возникает металлический шар с острыми шипами, и как не старайся, я не могу прогнать из головы картинку двадцатипятилетней давности. Как отец узнает, что у него будет еще один сын, а я представляю, каким родится мой брат, как нам будет весело с ним. Я буду учить его рыбачить и забивать мяч так, чтобы он пролетал над головой вратаря прямо под штангой, и никто никогда не мог его поймать.

Но всего этого не случилось. Моему брату не суждено было стать взрослым, а на сердце у всей семьи до сих пор остались незаживающие раны.

Я не могу думать о том, что мне придется пройти это во второй раз, уже с собственным ребенком. И мой бог, я знаю, какими хрупкими бывают женщины, когда дело касается их детей.

Я помню свою мать.

Мать, которую у меня отнял чужой порок сердца.

Электрический ток проходит по всему телу, а бабка продолжает говорить, какая сильная у меня жена, как утешала она соседку, когда та внезапно расплакалась, рассказывая о своих непутевых детях и о том, что не может им помочь с пенсии, потому что самой еле хватает на жизнь.

— И она мне, представляете, стала продукты время от времени заносить. То говорит купила и не хочу, потому что у беременной вкус изменился, то еще под каким предлогом. Я за чистую воду принимала, это потом только сообразила — она меня подкармливает… святая женщина, дай бог им здоровья, святая дева Мария.

— Где она сейчас, не знаете? — наконец, вклиниваюсь я. Виски ломит, точно железный обруч натянули вокруг головы, я поднимаюсь, слегка пошатываясь. В этой маленькой кухне для меня слишком мало воздуха, и я мечтаю быстрее оказаться на улице.

— Ну как где? Рожает, знамо дело. Вот только что скорая увезла, за пять минут до твоего прихода, сынок.