Действие трёх частей «Июня» происходит в 1939–1941 годах, и заканчивается каждая часть ровно 22 июня 1941 года, когда, собственно, заканчивается прежняя частная жизнь трёх героев, не знакомых между собой. Выгнанный из ИФЛИ (Институт философии, литературы и истории) юный Миша Гвирцман, журналист Борис Гордон и редактор-чиновник, подвизающийся в кинематографе, Игнатий Крастышевский имеют разную биографию и разные мнения о жизни. Но всё это обратится однажды в ничто перед роковым ликом войны. И это правильно. Только война может очистить мир от накопившейся грязи и дать возможность родиться новому миру.
Потому что мир отчаянно плох, а человеческий проект — он вообще провальный. Это Д. Быков утверждал неоднократно и постоянно привязывался к г. Богу со своими грозными претензиями. «Творенье не годится никуда». Это, правда, сказал не Быков, а Мефистофель в «Фаусте» Гёте. Мефистофель, конечно, был в своём праве падшего ангела и располагал куда большим объёмом информации, чем автор романа «Июнь». А сатанинские настроения Быкова вызваны его недовольством положением дел в современной России, где он скучает и томится. Почему скучает и томится известный, энергичный и благополучный литератор, понять нелегко, но это факт. Поэтому Быков затевает игру с мысленным переселением в СССР 1939–1941 годов, где скучать людям не приходилось.
Вся тройка героев «Июня» живёт бурно, особенно Миша Гвирцман, у которого развиваются сложные отношения с двумя девицами — Лией и Валентиной. Лия совсем не вышла, какая-то неопределённо загадочная красавица, а вот Валентина — отъявленная стерва и в этом качестве несколько оживает под авторским пером. Мелькают тени исторических прототипов — всё-таки взяты для декорации известные места, ИФЛИ, театральная студия Арбузова и Плучека, где коллективно сочиняется спектакль «Город на заре». Правда, в описании молодёжных посиделок упоминается «кислый рислинг», который пили студийцы, что бросает тень на достоверность исторических декораций — кислый рислинг в 1940 году? Впрочем, в основном детали точны, скажем, семья Цветаевой (в её дочь Алю влюблён Борис Гордон) изображена осторожными «достоверными» мазками. Не в том суть. Это же не исторический роман, а род авторской игры. Зачем же она затеяна? Не собирался же автор всерьёз осудить пакт Молотова — Риббентропа и поплакать над судьбой бедной Польши. Какова цель сочинения?
Быков пишет грамотно, бойко, гладко, но при этом в памяти (говорю о своём восприятии) от его прозаических сочинений огромной протяжённости мало что остаётся. В биографиях серии ЖЗЛ его держит в рамках судьба героя, в поэзии — избранная форма стиха. А в прозе такого стержня у автора нет, и рассказ расплывается, впускает множество призрачных ненужных персонажей, и даже признанное оружие Быкова — его несомненное остроумие — куда-то исчезает. Тем не менее от иных романов Быкова у меня осталось некоторое впечатление (особенно от первого, «Оправдание»). А «Июнь» мгновенно рассыпался в уме. Непонятно, для чего пятьсот страниц терпеть жизнеописание крайне неприятных героев, озлобленных эгоцентриков. Автор утверждает, что Миша Гвирцман талантлив, но тому нет никаких подтверждений. Вот Пастернак своему доктору Живаго подарил собственные стихи. У Гвирцмана таких подарков от автора нет. А между тем ум или талант героя автору полагается доказывать. Когда Гвирцмана призвали в армию, а потом неожиданно освободили от призыва, тот долго рыдал от счастья. Мужчина называется!
Но особенно нехорош показался мне мистический элемент, который Быков постоянно впускает в свою прозу. В «Июне» главная часть, самая короткая, замыкает композицию и ведет её безумец Крастышевский. Он чего, гадина, хочет? Он хочет, чтобы очистительная война обязательно началась, и для этого фокусирует в диких заклинаниях якобы магию творящей речи. И лезет на крышу со словами «Ажгун! Гррахр! Шррруггр! Андадавр!». Тут я задумалась о проблеме «божественного глагола».
Наверное, не будет большой ошибкой предположить, что «божественный глагол» (сила, яркость, страсть слова) — дар Божий. И если перед нами стоит проповедник и вещает что-то правильное, но вялое и банальное, таких подарков ему не сделано. Во времена Толстого и Достоевского немало фигурировало разных иереев и даже протоиереев, говоривших много и писавших брошюры. Однако глагол был не у них, а у Достоевского и Толстого. Дмитрий Быков пишет книги, у которых вроде бы крупный замысел, немалый масштаб рассуждений. Он так смело оценивает многовековой исторический путь России. Судит и власти, и народ. Но трудно сыскать в этих сочинениях следы «божественного глагола». Может, был когда-то вручён, а потом г. Бог рассердился на бесконечные быковские претензии к себе и отобрал свой «глагол» за непочтительность? Ну вот не показался ему наш автор похожим на многострадального Иова, которому позволили во время оно все свои претензии высказать…
И наш автор, так сказать, лезет на крышу, подобно своему герою, и кричит оттуда «Ажгун! Гррахр! Шррургр! Андадавр!» только длиною в 500 страниц. Такое впечатление, что он реально вознамерился силой слова вызвать очистительную бурю революции, войны, чего-нибудь эдакого во славу Люцифера или Мефистофеля. Странное и удивительное намерение в умном литераторе.
«Смирись, гордый человек!»
Бедные люди ждут Рождества
Ксению Букшу долго называли молодой писательницей, что было правдой жизни: а как ещё называть ту, что написала свой первый роман в 18 лет и его опубликовали? «Однако за время пути собака могла подрасти». Нынче Букша — плодовитый автор («Открывается внутрь», «Рамка», «Чуров и Чурбанов», многие другие сочинения), она получила даже премию «Национальный бестселлер» за роман «Завод “Свобода”» (2014). (И она мать четверых детей, кстати.) Недавно вышла новая книга Букши — «Адвент» (2021). Адвент — время ожидания Рождества, и бедные люди Ксении Букши, при всех несчастьях и нелепостях своего существования, как будто подсвечены нежным светом надежды.
У Ксении Букши — лёгкое дыхание, свободная голова и полное отсутствие всякого интереса к литературным технологиям и приёмам. Её вообще, кроме жизни, ничего не интересует. Она никому не подражает и ни на кого не похожа. «Адвент», как и другие сочинения Букши, напоминает вольную музыкальную импровизацию, от прозаических ритмов она то и дело переходит на верлибр, что добавляет её сочинению ещё больше воздуха. Читать «Адвент» легко, хотя в жизни маленькой семьи, изображённой в романе, изобильно трудностей самого разного порядка. «Овальный поцарапанный стол, покрытый льняной скатертью. Тяжёлый старинный буфет. Книжные полки до потолка. Матрас в углу. Маленькая, сухая, чистая и тихая, сумрачная квартирка на втором этаже, окнами во двор». Здравствуй, интеллигентный Петербург, неизвестно на какие гроши живущий и растящий своих бледных умненьких детишек. Быт маленькой семьи (папа Костя — математик, мама Аня занимается музлитературой, дочка Стеша ходит в садик) написан с полным знанием дела. Мы узнаём, что именно дают каждый день на завтрак в детском саду, какие игрушки продаются в маркетах, а какие — в авторских магазинчиках. В каких маршрутках ездят наши герои, с какими чудаками дружат, и уж в точности — что за погода стоит сегодня в городе, который вообще не для бедных людей строился, а им-то и пришлось его населять.
Наша семья — хорошая, правильная, дружная, нет распада и грязи, безумие окружает её психованными волнами, но не в силах прорвать ограждение. Безумия много и в прошлом, и в настоящем, ведь наши герои (как и автор романа) — из тех, по чьей юности грубо и зримо шарахнули девяностые годы. Они выжили, но их мироощущение похоже на состояние выживших после кораблекрушения. Но герои «Адвента», как все нормальные люди, стараются зла на время не держать и даже «коллекционируют смех», припоминая, когда кто из встреченных на жизненном пути особо оригинально смеялся. Они доверчивы к миру, охотно откликаются на вызовы и просьбы — вот попросил управляющий дома помочь скидывать снег с крыши, и Костя-математик без разговоров берёт лопату. Аня — активистка. «Она скупала обаятельные кособокие чашки артели “Особые ребята”. Сидела наблюдателем на выборах (шесть утра, пирожки съедены, лампы помаргивают, рябит в глазах от мундепов-однофамильцев). Прилежно ставила дизлайки наиболее глупым властным инициативам. Продвигала светофор на перекрёстке их улицы с проспектом. Посадили на их улице двадцать пять липок; спустя три года не осталось ни одной: двадцать не прижилось, пять поломали жители. Свободой пока не пахло, радости тоже не прибавлялось. Но хотя бы возникало предчувствие…» В общем, родные знакомые лица возникают в «Адвенте» — Петербург волонтёров, Петербург активистов, собирающих подписи, честный, гордый, трогательный, инфантильный, бедный. Так Иисус не к фарисеям и менялам приходил, он с рыбаками и нищими сидел. Да разве один Петербург! Таких семей по всей России сотни тысяч. И отрадно, что у них ещё хватает сил тянуть лямку обыденности, не спиваться, не распадаться, а смиренно, что называется, «брать свою лопату». Идти вершить «работу жить», как поёт Костя Кинчев.
И девочке Стеше, дочери наших героев, повезло. Да, родители у неё чудаковатые, безалаберные, непрактичные, на Мальдивы её не повезут (они из города-то, с его слякотью и туманом, редко выбираются). Но она вырастет в любви и понимании, ей расскажут все правильные сказки, она услышит лучшую на свете музыку. Уж одно то, как долго и тщательно папа Костя и мама Аня выбирают своей дочке подарок, говорит о маленьком и скромном, но — семейном счастье. Которое, наверное, главное счастье на свете.
Лирический сумбур «Адвента» с его хроническими отступлениями, вставными новеллами и периодически взбудораживающим текст верлибром, конечно, кому-то может, как говорится, «не зайти». Я подпала под его обаяние. В «Адвенте» выражено мироощущение иных, уже несоветских людей, ещё молодых, довольно грустных, немного усталых, но открытых миру и желающих вовсе не революционных гроз, переделов собственности и прочих мутных разборок.
Они хотят для себя и своих детей честной и чистой жизни. Они скромны в потребностях, не нужны (даже чужды и смешны) им роскошные палаты и прочая дурная обжираловка безумного потребления. Их, этих доверчивых героев, ужасно легко обмануть…
У них, можно сказать, вечный «адвент» — ожидание света, который вдруг хлынет (пусть из этих сумрачных, недовольных петербургских небес!) и преобразит жестокую, грубую, неправедную жизнь. «Костя смотрел на всё происходящее, но не из себя, а из той синевы, которая теперь установилась в нём вместо прежней тоски и ужаса», — пишет Букша в конце романа.
Кстати сказать, Ксения Букша сама его иллюстрировала (графика). Разумеется, «в наивном стиле». Как ребёнок нарисовал.
Так ведь сказал же Он, «если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное».
Пелевин и Татьяна
Плод сознания Виктора Пелевина под названием «Тайные виды на гору Фудзи» (2018), разумеется, похож на все его предыдущие произведения. Но имеет в своём составе и нечто прежде небывалое. Героиней романа автор сделал тётку сорока лет. То есть покусился на территорию женских романов. Раньше тёток в оптике Пелевина не было. Что случилось?