— А сколь их всех было? — интересуется Зимний.
— Шестегго, нна.
— А вас — только мужиков здесь не меньше пятнадцати. И кочерга острая у тебя на поясе — вон какая: железная, тяжелая и блестящая, нна! Даже я боюсь! И чего? Вот так просто забрали и пошли себе?
— Ну нна, так они сгазу видно, что отмоггоженные напггочь, нна, — искренне удивляется верзила шевеля веснушками, — сколь наших бы могло постггадать, нна, даже если бы мы их одолели, нна…
— Друг ты мой серебрянный, так и мы не полиция. Уж от нескольких малолеток-то отмахаться — неужели сами не смогли? А если бы кто на дочку твою полез — тоже ждал бы, пока мы этого молодожена с тела юного снимем? Да ну, нна?
Нда! Инфантилизм и патернализм этим людям вбивали десятилетиями. Сложно будет из них эту заразу вывести. Если вообще возможно… Порой я в этом весьма сомневаюсь.
Вот и что с ними делать? Не в тех мы силах пока, чтобы гарнизоны крепкие тут и там размещать. А в мелких смысла не имеется. Ежедневные потери устанешь подсчитывать.
Но тогда, посовещавшись — все же оставили пятерку бойцов посерьезнее в этом поселении. Руководствуясь теми соображениями, что туда, где так легко взять то, что хочется — малолетние бандюшата по-всякому наведаются еще раз. И еще не раз.
Так и вышло: они нарисовались прямо на следующий вечер. Уже всемером! «Подросли» вымогатели юные. Рэкетиры огуречные!
…Теперь четверо из них помогают крестьянам добывать хлеб насущный. В кандалах и путах, чтобы лукавые мысли о поиске легких путей не так сильно смущали неокрепшие младые умы. Двое наиболее активно дерганных, неожиданно скоропостижно скончались в ходе беседы с нашими хэдхантерами, а один самый шустрый убежал-таки. Паркурщик, нна! Теперь вот поди ходит и мается где-то… без работы.
…Замечаю одинокую бабку потерянно сидящую на детской площадке неподалеку. Расслышав приближающийся шум — она приподнимает голову с выбившимися из под серого платка длинными прядями. Седыми и сосулисто — немытыми… Глядит без выражения своими блеклыми, выцветшими и выбеленными годами — безучастными глазенками дворняжки. И вновь опускает голову.
Отвожу залипшие на её чахлой фигурке глаза. Лезу в карман за сигаретами. Сейчас Порш опять возмущенно зафыркает. Не одобряет мой коняга курения. Ну, где эти спички-то опять?
Да, мы не служба постапокалиптического спасения! И не всегда бессеребреники. Да почти, что никогда. Не можем помочь всем. Выбираем тех, кто полезен. Помогаем тому, кто может помочь нам! Ну и на кой тащить с собой эту бабку? Она, один хрен — скоро так и так помрет! Что на этой лавочке, что в замке.
…Гладкая обтекаемо вытянутая морда дога, осторожно выглядывающая из-за деревянного теремка очень похожа на голову большой змеи…
— Тормозни, э-э-э…! — опять не могу с ходу вспомнить, как зовут нашего нового возничего.
Новенький… Витя натягивает вожжи. На круглом простецком лице недоумение.
— Посадите старую на телегу.
… Ну, помрет, так и помрет! Удерживать на этом свете её никто не станет. Да и рыдать тоже. Но хоть не на клыках собачьих…
Бойцы морщатся от тяжелого густого смрада исходящего от давно не мытого старушечьего тела. Даже до меня шлейф добрался. Отвратно — жуть! Но не оставлять же её собакам на поживу. Каннибалы-то на такое мясо точно не позарятся — жестковата до изнеможения бабулька, наверное.
Очень ничтожное количество стариков трансформацию пережило. Если судить по-тому, что наблюдается, конечно. Статистики-то нет, само-собой. Так что возможно бабка уникальна. Не в смысле возможной пользы, а просто как явление. Какая с немощной старухи польза? Она вон даже на телегу сама подсесть без помощи не может.