ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ

Госиздат. Демьян Бедный хлопает меня по плечу: «Погоди, Комаров, заживем богато, толстый будешь». В те годы я был нежирен, но толстым быть я все же не собирался и об этом не мечтал. С Демьяном я сделал несколько книжек-сказок.

В Учпедгизе я работал очень много лет и сделал там пропасть рисунков для учебников, картин по развитию речи, настенных картин, наглядных пособий по зоологии и географии горами сложено в запасниках Учпедгиза. Я всегда старался сделать эту работу как можно лучше, художественней. Иногда мне в этом мешали требования педагогов-авторов. Иногда на обсуждение картин приезжали из министерства, и даже сами министры просвещения. Был такой случай. Обсуждается моя картина для наглядных пособий «Тетерев-косач». Я его изобразил в позе токования, когда птица блещет красками и показывает свой наряд, желая затмить противника и прельстить подругу жизни. То есть я показал тетерева-косача с самой лучшей стороны. Но министр понял по-своему. «Это может навести детей на вредные мысли, — сказал сей мудрый педагог. — Нарисуйте его в обыкновенной позе».

ПЛАТФОРМА БИТЦА

Вскоре мы переехали на станцию Битца в дом Юлии Степановны Измайловой. Мой друг Анатолий недавно уехал с большим трудом в Стерлитамак к своей жене и детям. Вдруг мы получаем телеграмму: «Толя умер от холеры». Горе окутало нашу семью. Жена собралась и поехала в Стерлитамак за вдовой и детьми брата. Я остался ждать их. Телеграмма. Еду встречать на Казанский вокзал. Вот они. Забираю часть вещей, сажаю на плечо маленькую Олю. Димка с ночным горшком, в котором гремит банка сгущенного молока, держась за юбку Катюши, бодро топает рядом. Жена моя волочит какой-то узел. Вся эта процессия шествует по Москве на Курский вокзал. Вот мы и дома. Все вместе. На Битце у нас большая дача. Рядом с нами совхоз «Измайлово», детский дом на даче Грина, и с третьей стороны клочок земли Ольги Александровны Березовской. Ольга Александровна — наша старинная знакомая, старый друг. Ольга Александровна вдова, у нее четверо детей — Леля, Лида, Андрей и Юра.

ПИТОМНИК. 1927 ГОД

Жена моя работала в Сасыкольском питомнике Астраханской области. В питомнике выращивали саженцы деревьев, которые шли в посадку для укрепления движущихся песков. Питомник был расположен на берегу Ашулука, притока Ахтубы. С другой стороны близко к нему подступали барханы сыпучего песка. В километре от питомника была деревня Сасыколи. Эта деревня ежегодно подвергалась угрозе быть засыпанной песком. Улица между домами была почти непроходима из-за сыпучего песка. Чтобы спасти деревню и остановить движение песка, нужно было посадкой растений укрепить его. Вот в питомнике для этой цели и выращивали деревья и кустарники.

На берегу речки работал мотор, подающий воду, и питомник, хорошо орошаемый, был весь в зелени. На территории питомника было несколько домиков для служащих и сараев для лошадей и верблюдов.

Летом я приезжал в это чудесное райское местечко. Домик, в котором я жил вместе с женой, был окружен высокими канадскими тополями, которые за шесть-семь лет жизни выросли в громадные, высокие деревья. Живая изгородь вокруг питомника была из колючего кустарника гледичии, с колючками до десяти сантиметров длиной, и шелковицы, к осени покрытой сладкими черными ягодами. Тут гнездилось и жило много всяких пичужек.

Под жарким астраханским солнцем и при обилии влаги быстро и пышно разрастались все растения. Но стоило выйти за ограду питомника, как ты попадал в совершенно другой мир. Это была барханная пустыня с редкими кустиками песчаного овса, кумарчака и джузгуна. Песок почти все время в движении. С вершин барханов при малейшем ветерке струится песок. Вся поверхность песка ребристая, как волны на воде. Днем, в жару, все безжизненно: ни насекомых, ни ящериц, ни птиц. Зато рано утром, пока на солнце не высохла ночная роса и песок не начал свое движение, сколько следов ночной жизни увидишь на песке. Следы тушканчиков, всевозможных ящериц, насекомых. Весь песок исчерчен тропинками, продырявлен норками. Разроешь, бывало, норку, иногда очень глубокую, во всю руку, до сырого песка и вытащишь ящерицу-круглоголовку. Сначала она старается убежать, но потом, видя, что ей это не удается, раскрывает пасть с большими красными лопастями по бокам, поднимает хвост с черной закорючкой кверху и начинает нападать: подпрыгивая, старается ущипнуть за руку. Стоит только оставить ее в покое, она успокаивается и начинает мелко и быстро дрожать, и благодаря вибрации тела песок под ней раздается, она погружается и засыпается песком. Минуты через три-четыре ящерицы уже не видно.

Хорошо было в песках ранней весной, когда еще не обжигало солнце. Местами по низинкам, где песок не был таким подвижным, разрастался джузгун, странный кустарник, у которого вместо листьев тонкие зеленые веточки. Летом джузгун выглядел почти мертвым кустиком, весной же расцветал изумительными ароматными розоватыми цветами. Кустик был так красив среди песчаных барханов, что чувство восторга охватывало каждого, кто видел его. Любил я ходить по пескам, взяв с собой киргизскую борзую Лашку, с короткой черной шерстью, очень тонкую и изящную. Нужно было видеть, как она радовалась прогулке. Она стремглав носилась по пескам и, высматривая тушканчиков, высоко подпрыгивала, вертя головой во все стороны.

Много птиц привлекал к себе зеленый оазис питомника. На высоких деревьях тополя иногда селились дикие утки. Они занимали старые заброшенные гнезда и выводили там утят. Утята мягкими, легкими шариками валились сверху и, падая на траву, не ушибались, а тут же бежали за матерью на ближайший водоем.

По дорожкам и по грядкам питомника бегали удоды и, распуская и складывая хохолки, покрикивали: худо тут, худо тут. Своими длинными, тонкими клювами они вытаскивали из земли медведок и этих страшилищ засовывали птенцам в глотки. Несколько гнезд было у нашего дома в заваленке. Очень интересно следить за жизнью семьи. Птенцы все разного возраста, так как самочка, положив первое яйцо, садилась высиживать и в течение нескольких дней докладывала остальные. Птенцы были очень прожорливы и горласты. Увидев родителей, они поднимали страшный шум и возню. Мне захотелось поближе подойти и рассмотреть птенцов, но я был здорово наказан за свое любопытство. Все птенцы при моем приближении повернулись задиками ко мне и сбрызнули меня отвратительной зловонной жидкостью, от которой я еле отмылся.

При питомнике жила кошка, трехцветная, с зелеными глазами. Она была страшная хищница и охотница. У кошки появились котята, и когда они немного подросли, кошка, желая приучить котят к охоте, приносила добычу живьем. Мы обнаруживали у себя в комнате, где были котята, прыгающих лягушек, бегающих мышей, ящериц и полуживых птичек. Как-то ночью проснулись от сильного шума. Через открытое окно прыгнула кошка, в зубах у нее был коростель. Коростель был жив и, выпущенный кошкой, заметался по комнате и захлопал крыльями. Я поймал птицу, но она была сильно ранена и скоро погибла. Три ночи подряд кошка приносила коростелей. Видимо, она ловила птичек во время их переселения на юг. Ведь они совершают свой поход с юга на север и обратно пешком.

Как-то в колючих кустах гледичии обнаружили разоренное гнездо сорокопута-жулана, оно было сброшено вниз, но в нем нашли еще живых пять птенчиков. Жена взяла их и стала выкармливать. Это был очень большой труд. Через каждый час в глотку птенцам нужно было всовывать червей, бабочек, мух. Они начинали орать с четырех часов утра, и жена схватывала лопату и мчалась копать червей. Затыкала им глотки, и птенцы на время успокаивались, но скоро опять начинали орать. Птенцы подросли, оперились, научились летать, стали очень ручными. Не умея добывать для себя пищу, они требовали ее от нас. С раннего утра они подлетали к нашим кроватям и до тех пор орали над ухом, пока кто-нибудь, бранясь и проклиная надоедливых птиц, не вскакивал с постели и не засовывал им что-нибудь в глотку. Потом мы огородили себя от птенцов, догадавшись на ночь к себе на постель класть кошку, которую они очень боялись и подлетать близко не решались. Пока они были маленькие, нам удавалось сберечь их от кошки, когда же они стали летать, это сделать было труднее. Кошка караулила их. Едва сорокопут садился на спинку стула, она снизу старалась подпрыгнуть и схватить его. Это ей кое-когда удавалось. Птенцов становилось все меньше и меньше, и наконец остался только один, самый умный и осторожный. Он почти не расставался с людьми, всюду летая или за мной, или за женой. Садился на плечо, на голову. Научился сам ловить насекомых и ящериц. Крупных насекомых и ящериц он всегда накалывал на колючки или острые сучки, потом расклевывал и съедал. Однажды он прилетел с окровавленной лапкой, а через несколько дней пропал. Видимо, и он попался кошке.

Осенью мне пришлось уехать в Москву. А ранней весной я получил маленькую посылочку. В ней были крошечные черепашки, чуть побольше пятачка. Они сидели в траве, и около некоторых лежали пленки от яйца, из которого они вылупились. В посылке была записочка. Жена писала, что в песке нашла кучку яиц черепахи. Черепашки начали уже выводиться и были так хороши, что ей захотелось послать их мне. Когда я открывал посылку, ко мне пришли гости — артисты Художественного театра. Они были в таком восторге от крошечных черепашек, что им захотелось показать их в театре, и они выпросили их у меня. Черепашки разошлись по рукам артистов.